Райх с деланной неуверенностью огляделся по сторонам:
— Может быть, мы перейдем в более уединенное место, доктор? Здесь не то что бы людно, но вопрос, который я собираюсь с вами обсудить, настолько щепетилен, что любые посторонние глаза и уши…
— Если ваше дело настолько интимное, месье Райх, вам следовало позвонить мне заранее и договориться о встрече. Мой телефон и адрес есть в городском справочнике, — холодно заметил Соломон, раздраженный этим спектаклем. — Давайте присядем, и вы, наконец-то, скажете, что вам от меня нужно.
Он устал после операции, хотел есть и спать, и в любом случае не собирался затягивать беседу, но странное поведение Райха, намекавшее на крупные неприятности, побуждало не расслабляться раньше времени и поддерживать пристальное внимание.
— Воля ваша… Присядем.
Райх заново пристроил свой объемистый зад на хлипкий стульчик и продолжил сыпать словами:
— Не сердитесь, я не отниму много времени, месье Кадош, мы, немцы, очень его ценим, каждая минута на вес золота, я хорошо это понимаю, сызмальства так воспитан. В строгости и аккуратности.
— Я заметил. Переходите к делу, месье Райх, или мне придется покинуть вас, так и не уяснив причин вашего интереса к моей персоне.
Едва закончив фразу, Соломон вздрогнул: ему никогда прежде не доводилось видеть, чтобы человек, сидящий напротив, изменился с такой стремительностью, обернувшись в свою противоположность. Маска благодушного добряка, суетливого и чудаковатого, сползла с лица Райха, из-под нее выглянул породистый нацист, с высоким умным лбом и глазами рептилии. Под его взглядом Кадош на несколько секунд почувствовал себя птицей, которую гипнотизирует змея, и от этого крайне неприятного ощущения пульс разогнался раза в полтора…
— Я неспроста упомянул о строгости и аккуратности, доктор. Я считаю, что это главные принципы, которыми надо руководствоваться, когда речь идет о воспитании молодых людей… и надеюсь, вы, взрослый и серьезный человек, к тому же -медик, их разделяете.
— Выскажитесь яснее.
— Охотно. На моем попечении — официальном попечении — находится молодой человек по имени Ксавье Дельмас. Полагаю, вам хорошо известна эта фамилия. О нем я и пришел поговорить с вами, доктор Кадош. О нем и… о вашем брате Исааке, танцоре в труппе «Лидо», также известном под прозвищем Лис, если я не ошибаюсь.
«Ах вот оно что!.. «Дядя Густав»… Тот самый католический дядюшка, что именем Господа лупит парня до синяков и ссадин… Его подопечный встречается с Лисом, и эта лицемерная гадина приползла вербовать меня в союзники».
Паззл наконец-то сложился. Взгляд Соломона вспыхнул, но усилием воли Кадош подавил свой гнев и не позволил ему прорваться наружу — хотя Райх только того и добивался:
— Вы не ошибаетесь; но прошу вас, месье Райх, будьте крайне осторожны и внимательны в выборе слов, когда говорите о моем брате.
Немец усмехнулся коротко и холодно, одними углами рта:
— Постараюсь последовать вашему совету… но знаете, доктор Кадош, я никак не ожидал, что вы с ним оба окажетесь… близнецами.
— Придется вам и это пережить, месье Райх.
— Не беспокойтесь, переживу… да и речь сейчас не обо мне, а о мальчике, юном и впечатлительном мальчике, добром католике, студенте философского факультета и любимце семьи, попавшем под нежелательное влияние.
Соломон сцепил руки в замок и подался всем телом вперед, словно крайне заинтересовался словами собеседника:
— Вы говорите серьезно, месье Райх?
— Более чем серьезно, доктор. Ксавье проводит чересчур много времени в неподходящих для него местах, в компании совершенно неподходящего человека.
Райх сделал паузу. Он ждал, что Кадош возмутится, станет спорить и, подставляясь на каждом слове, выяснять, чем же это его брат так не подходит Ксавье Дельмасу… но проклятый еврей молчал, буравя Густава холодным взглядом двухцветных глаз — воистину дьявольских, и провоцировал на дальнейшую откровенность.
«Ну что ж, будь по-твоему, Соломон».
— Я сожалею, что вынужден высказаться столь прямолинейно, без обиняков, но правда не обязана быть лицеприятной. Ваш брат, доктор Кадош, дурно влияет на неокрепшую душу моего воспитанника, телесно же… склоняет к противоестественному греху. Греху, что есть мерзость перед Богом, как гласит Писание. На правах опекуна Ксавье, я считаю, что эти встречи должны быть немедленно прекращены, и надеюсь, что вы меня поддержите.
— Каким образом я должен вас поддержать? — голос Соломона оставался спокойным, лицо-непроницаемым, и только стиснутые пальцы рук выдавали его истинное отношение к происходящему.
— Поговорите со своим братом. Пусть он оставит Ксавье в покое. Это мое первое и последнее предупреждение.
Губы Райха извивались, как черви, во рту мелькали края острых зубов, и капельки слюны в углах рта казались брызгами яда. Он все больше и больше напоминал Соломону рептилию, и доктора затошнило, когда в памяти всплыли детали сбивчивого рассказа Ксавье о «дядюшкиных методах» воспитания и убеждения…
— Угрозами вы ничего не добьетесь, месье Райх. Это первое, что я советую вам усвоить. Второе. Мой брат и ваш воспитанник, несмотря на разницу в возрасте, оба совершеннолетние. Какие бы отношения между ними ни возникли — они являются их частным делом и касаются только их двоих. И третье…
Настал черед Райха стиснуть края ни в чем неповинного столика, да так, что побелели костяшки пальцев; он сузил глаза, пригнул голову и прошипел:
— Доктор Кадош, вы, кажется, не осознаете последствия своего отказа пойти мне навстречу…
— Дайте мне договорить, месье Райх. Итак, третье. Если Ксавье Дельмас еще раз войдет в мой кабинет избитым, с подвывихом левого плеча, следами от ремня на спине и ягодицах, реберной гематомой и очень странными кровоподтеками на бедре и шее, я до конца исполню свой врачебный долг, зафиксирую побои в медкарте и сообщу в полицию.
Не ожидавший удара с этой стороны, Райх дрогнул и слегка побледнел, но быстро опомнился и ответил Кадошу улыбкой, похожей на оскал:
— Я не стану обсуждать ваши странные фантазии, доктор… в любом случае вы ничего не докажете. Полиция не станет влезать в семейное дело.
— О, как вы заблуждаетесь, месье Райх. Я часто общаюсь с полицейскими — профессия обязывает — и знаю многих любителей совать нос в семейные дела.
— Мгм… Без личного заявления Ксавье дело яйца выеденного не стоит, а он никогда такого заявления не сделает… потому что все это ложь!
Соломон усмехнулся, но только губами — взгляд его оставался спокойным, бесстрастным и очень внимательным, как на операции — и промолвил:
— Я сказал все, что считал нужным, месье Райх. Полагаю, вы тоже. Прощайте. Надеюсь никогда больше вас не видеть.
Густав понял, что эта партия полностью им проиграна, но не
