Никто не отворил засовов, не услыхали они никакого движения с той стороны ворот.
– Открывайте ворота, сто громов вам в задницы! – кричал рыцарь. – А не то оставим вас тут одних!
Вийон услышал крик. Пронзительный тонкий писк женщины внутри корчмы.
– Выбить дверь! – скомандовал Ян из Дыдни. – Вперед, сукины дети!
– Нет! – крикнул Вийон. – Потом мы не запрем ворот. Дайте мне попасть внутрь!
– У тебя что, крылья?
– У меня – вы, господа! Держите!
Вийон сбросил на Доброгоста арбалет и гаковницу, повернулся к Яну из Дыдни.
– Подсадите меня, господин рыцарь! – крикнул. – Подсадите меня под чердачное окно. Там что-то случилось! Я слышал крики!
– Влезай, – проворчал Марчин из Мышинца, сунул меч под бронированную подмышку и протянул покрытую металлом руку Вийону. Поэт оттолкнулся от земли, ухватился за луку седла, подтянулся, замер на миг на передней луке, словно дитя на руках одоспешенного всадника. А потом схватился за шлем, встал на плечо и, прежде чем поляк успел запротестовать, поставил ногу на его голову, оттолкнулся вверх и ухватился двумя руками за горизонтальную балку рядом с окном на чердаке таверны.
Застонал от усилия, подтягиваясь вверх, зацепился ногами за жердь, продвинулся в сторону крыши, развернулся и… грязно обругал всех папских дьяволов, потому что меч выскользнул у него из ножен и с лязгом упал на мостовую несколькими футами ниже.
Вийон сел верхом на балку. Передвинулся к стене, нащупал фрамугу, отодвинул ставни и запрыгнул внутрь. Упал на мягкое сено, встал на ноги и двинулся в сторону дыры, к которой прислонена была лестница из общего зала.
Нельзя было терять времени. Снизу он слышал ржание лошадей, звон панциря, проклятия и шорох мечей поляков. Стригоны были уже совсем рядом от корчмы и прижимали вооруженных людей к закрытым дверям.
Он прыгнул вниз, на лестницу, хотел сбежать по ней, споткнулся, слетел по ступеням вниз, не потеряв ни зуба, зато наставив на лоб и многострадальный хребет шишки и синяки. Застонал и вскрикнул от боли, когда повалился на глинобитный пол, на миг позабыл, где у него руки и где ноги, но собрался, привстал на локтях, потом встал на саднящие колени и наконец поднялся, согнувшись, чувствуя себя так, словно вышел из-под палок. Альков стоял пустым – огонь в очаге еще горел, отбрасывая на стену танцующие красные отсветы.
– Эй, есть тут кто?! Вы живы?!
Ответом был писк, крики и рыдания – доносились они из комнаты по ту сторону прихожей. Вийон двинулся туда, но остановился на пороге. И подумал, не сошел ли он с ума.
Посреди прихожей лежал окровавленный труп трактирщика со свернутой набок головой и глубокой раной на черепе. Разодранный кафтан на груди открывал рваное кровавое мясо. А над трупом трактирщика стоял, повернушись спиной к Вийону, подмастерье кожевника Юрген, стуча, ощупывая и царапая затворенную дверь в гостевой зал напротив. Одна из досок двери была треснута и разбита… Подмастерье сунул туда руку, копался пальцами, словно хотел дотянуться до засова. Изнутри зала доносились рыдания, тонкий женский писк, а потом рыдающий стон Кершкорффа.
– Юрген… – сказал неуверенно поэт. – Человече, ты…
Подмастерье тут же оторвался от двери, медленно и неловко обернулся к Вийону. Поэт увидал его синие, стального оттенка глаза, вывалившийся наружу язык, покрытые струпьями щеки.
Юрген шагнул в его сторону: медленно, но с упорством, достойным лучшего применения. Вийон ждал его, подпускал поближе. Теперь он мог только облегчить его плечи, сняв с них одержимую башку. Поэт уже догадался, что случилось. Юрген просто-напросто присоединился к стригонам.
Вийон схватился за меч и…
Сто тысяч мешков бесовских хвостов! Баселард ведь выскользнул у него, когда он подбирался к окну. Поэт крикнул, а Юрген ухватил его за шею и левое плечо, толкнул на дверь, оскалился в жестокой ухмылке и бросился вперед, намереваясь сжать щербатые желтые зубы на щеке поэта.
Франсуа дернулся, в последний момент воткнул локоть под подбородок противнику, удержал челюсти твари подальше от своего благородного лица. Хватка стригона была сильной, будто объятия самой смерти, прикосновения же – мягкими и ледяными, словно у покойника, который порядком пролежал в монастырских казематах. Юрген толкал его назад, прямиком в альков.
Кто-то застучал в дверь со страшной силой. Вийон услыхал испуганный голос Яна из Дыдни.
– Отворяйте! Раны Христовы! Погибаем!
Не было времени – там, перед воротами, кипел бой не на жизнь, а на смерть; нельзя было терять ни секунды на раздумья. Поэт хорошо знал, что если оба рыцаря погибнут или превратятся в ужасных монстров, то останется ему, Вийону, только прощальная молитва и «Pater noster», а блестящая карьера его как вора и грабителя закончится в этом вонючем саксонском городке, оборванная руками одержимых плебеев.
Юрген толкал его с дикой яростью. Вийон боролся с ним, проигрывая ему в каждом движении, в каждой атаке; схватка их выглядела как бой Давида и Голиафа, вот только тот, кто поменьше, не мог использовать свою легендарную пращу.
Поэт задыхался в объятиях стригона, из последних сил защищаясь от укуса… Отступал, сходил с прямой, пока наконец не почувствовал что-то под ногами…
Стригон навалился изо всех сил, бился, рычал и высовывал трепещущий язык. Вийон крикнул, споткнулся, полетел назад, к камину. Юрген свалился на него, и тогда поэт издал торжествующий крик и согнул ноги, принял тело упыря на согнутые голени, а потом изо всех сил распрямил их, перебрасывая вампира через голову и плечо – прямо в огонь.
Стригон с воем рухнул в пламя, разбрасывая подгоревшие поленья, поднимая тысячи маленьких искр, словно из кузнечного горна. Завыл, захрипел, собрался и принялся подниматься на ноги. Но пламя оказалось быстрее. Кафтан его и йопула занялись огнем. Пламя пробежало вдоль рукавов, добралось до сбитых волос.
Вийон отступал от пылающей фигуры. Юрген выл и трясся, но приближался к человеку, словно проклятый, вызванный из ада святотатственной силой волшебника или гусита, при жизни расплачивающийся за свои ошибки и принятие святого причастия sub utraque[176].
Вийон отступал перед ним. Прошел рядом с печью, между бочками с вином, отошел за покрытые шкурами лавки, а проклятый зацепился за них, сбил пучки трав, висящие неподалеку от очага, упал на скамейки. Пламя выстрелило выше, объяло сухие листья аконита и веточки вереска, прыгнуло к потолку, заплясало среди шкур.
А потом стригон завыл, споткнулся снова о табурет, застрял, заметался между бочками, повалился под стену. Висящий на ней занавес тут же занялся огнем.
Вийон вскочил. Пробрался рядом со столом, ворвался в сени, подскочил к воротам, ударил коленом, подбивая вверх балку, блокирующую обе створки, а потом отскочил под стену.
Правильно сделал. Двери распахнулись с треском, когда конь Марчина из Мышинца надавил на них задом, ошалевшие скакуны ворвались внутрь, словно спутанный клубок стихий. Конь Жвикулиса въехал, волоча
