Гнали быстро, как только могли, но все равно все больше отставали от рыцарей, пробивавших им дорогу сквозь толпу. Стригоны цеплялись за борта, падали под конские копыта, хватали за выступавшие оси. Вийон как обезумевший лупил животинку батогом, чтобы заставить ее бежать быстрее.
Вспененный, окровавленный конь нес их мрачным ущельем улицы все ближе к распахнутой глотке огненного дракона последнего апокалипсиса, в которую превратились улицы Саарсбурга, в глотку, что выплюнула их прямиком на дорогу к Нагышбене, где ждали их воля, свобода и холодный ветер, веющий с гор.
Еще пятьсот футов, еще четыреста…
Вдруг что-то свалилось сверху прямо на хребет лошади, черная фигура слетела с крыши, а может, с последнего этажа деревянного дома. Скользнула по крупу, но не упала под копыта, последним усилием вгрызлась в спину животного, разодрала когтями его бок, вцепилась в плоть, словно адская тварь, вожделеющая свежей крови…
Конь взвизгнул, понес, и в тот же миг что-то рухнуло на спину Вийону, жуткая тяжесть навалилась на него как гром среди ясного неба. Поэт выпустил вожжи, ударился головой о борт повозки, дернулся, встал на колени, слыша тихое постанывание у своего уха…
Стригон! Стригон свалился на повозку рядом с ним. На четвереньках подскочил к Кершкорффу, но Вийон пнул его с размаху в бок, ухватился за корд, рубанул несколько раз, и тогда одержимец прыгнул на него, вцепился в поэта, царапая и деря его робу. Вийон свалился на повозку, упал на круглые жерди копий, меж вопящими женщинами; вомпер с воем набросился на него сверху, поэт пнул его в грудь, захрипел, придушенный и сдавленный врагом.
– Во… жжи, – выдохнул, чувствуя, как обезумевший конь несет их по мостовой, а фургон трясется и подпрыгивает на выбоинах. – Дер… жите… На по… мощь…
Они не поняли. Стригон вцепился в него как репей в собачий хвост, придавил невыносимой тяжестью, опуская разверстые жадные зубы низко, к самому лицу поэта. Вийон знал, что случится с ним, если он допустит, чтоб массивные челюсти сомкнулись на его теле. Он не хотел повторять судьбу Юргена. Не собирался становиться еще одной каплей в море стригонов, безумствующих нынче в городе.
Кинжал в руке Менделя обрушился на спину стригона, погрузился в нее, а Вийон вскрикнул, когда острие навылет прошло сквозь тело мертвеца, сильно и больно воткнулось в грудь поэта, прибивая его к доскам.
– В голову! – взвыл он, чувствуя, что не справится со всем этим, что еще минута – и он падет, бездыханный, на дно повозки, а прощальный реквием на его похоронах сыграет паршивый стригон, да еще и на его собственных воровских кишках. – В башку бей!
Мендель оказался понятливым. Ткнул сверху кинжалом в седую голову проклятого, но, учитывая его проблемы с точностью попадания, это чуть не стоило Вийону правого глаза.
– Кинжал, дай кинжал! – простонал поэт и протянул руку.
На этот раз они поняли друг друга почти без слов. Вийон хлестнул врага по шее, добавил еще, перерезая жилы и артерии, в которых почти не было крови; потянул голову противника вверх, а иудей схватил стригона за руку. Аж постанывая от усилий, поэт встал на колени, схватил противника за кафтан на груди, перебросил через борт и послал туда, где находили конец его побратимы.
А потом метнулся щучкой, чтобы перехватить вожжи…
Слишком быстро! Сбил их и сбросил вниз. Ремни соскользнули на брусчатку за несущимся конем, мгновенно попали под колеса, запутались…
Напуганный конь вильнул в сторону, чувствуя рывок. Вийон заорал, женщины пискнули тонкими голосами, а Кершкорфф завыл и закрыл глаза руками. Разогнавшаяся телега ворвалась боком в мрачную пасть ворот, свернула наискось, давя мертвяков, вставших у нее на пути… А потом с лязгом зацепилась за створку. Вийон услышал треск – к чертям собачьим полетели спицы колеса, потом почувствовал, как повозка заваливается набок, а конь взвизгнул, притянутый к левой оглобле, споткнулся, чуть не упал…
Разбитое колесо сорвалось с оси, повозка накренилась набок, кто-то закричал, когда на землю посыпались свертки и пакеты, Вийон ухватился за правый борт, и тогда дышло треснуло, повозка наехала на камень, затряслась, высекая искры железной осью по булыжникам, а потом накренилась и перевернулась.
Они вылетели наружу, словно дикие груши из корзины. Багровая волна боли застила Вийону взгляд, он уже не видел, как кувыркался и катился по склону. Услышал ржание коня, треск ломающегося дерева, крики, вопли и шум. Потом стало тихо и темно, как в раю, а в поле его зрения замаячила голова Кершкорффа.
– Убегут… господа рыцари! – выдохнул он. – Оставят нас проклятым… поляки.
Вийон не знал, что произошло потом. Но вдруг с ним рядом раздался топот копыт, кто-то подхватил его с земли, встряхнул, замелькали закованные в сталь фигуры. Мир распался на фрагменты церковной мозаики, чтобы сложиться вновь как разноцветный витраж в руках умелого мастера. Вот только цвета его оказались невеселыми. Наоборот, были они цвета дерьма и навоза. И темной, неспокойной красноты крови.
Человеческие фигуры и кони плясали вокруг поэта в ошеломляющем танце.
– Не уедем! – кричал Мендель. – Господа поляки, не оставляйте нас тут! Мы их не сдержим! Не сумеем!
Стригоны лавой валили на них из ворот, словно отборное войско госпожи Смерти или тевтонская солдатня в городской бордель после воскресной проповеди. Вийон заметил раскрытый рот Яна из Дыдни, блеск выстрелов из гаковницы, слышал свист арбалетных стрел. Скорее догадался, чем услышал, что кричит польский шляхтич.
– Езжай в Нагышбену! Приведи помощь! Положись на милость Божью, поспеши!
Вийон заметил, как Марчин поднимает коня на дыбы, разворачивается и гонит во тьму, опрокидывая все, что оказывается у него на пути. И как Жвикулис, уже без коня, поднимает вместе с Менделем всхлипывающих, рыдающих женщин, как гонит их перед собой к отдаленному строению, что величественно встает на фоне красного отблеска заката.
– В церковь! – крикнул ему Ян из Дыдни чуть ли не в ухо. – Идем в церковь! Там оборонимся! Они туда не войдут!
Вдруг рухнул барьер, отделявший Вийона от звуков. Мир ударил по чувствам поэта вонью дерьма, пота и крови, криками Кершкорффа, ржаньем лошадей и беспорядочным шумом, топотом ног множества стригонов.
– Я их задержу! – крикнул глухо Доброгост.
– Пойдешь с нами!
– Нет, господин! – слуга дернул рукав доспеха. Кольчуга его была пробита чем-то острым и порвана. На залитой кровью руке отчетливо видны были два
