– Жвикулис! Забери этого попа на хоры. Посади на лавку и следи, как за собственным дитятком. Он не имеет права приближаться ни к дверям, ни к окнам!
– Да, господин.
Монах дал отвести себя без возражений. Еще раз оглянулся на рыцаря и вора.
– Вы заблуждаетесь, господа, как манихеи или иудеи! – крикнул. – Не защититесь пред слугами Господа, потому что господство его предсказывают жена и ангел, сходящий с неба, семь последних труб и мертвые, которые выйдут из могил, чтобы судить живых. Тщетно оттягивать неминуемое. День Суда пришел, и наш мир погибнет в потопе, чтобы возродиться в Царствии Божьем.
Вийон больше не слушал его болтовню. Доминиканец отошел вместе с Жвикулисом, а его пронзительный голос еще долго бубнил под высоким сводом.
– Мендель, франк! – поляк подозвал их жестом. – Ступайте за мной. Проверим, нет ли тут еще каких-нибудь лазеек или других ворот.
Поэт и иудейский торговец послушно двинулись за рыцарем. Ян из Дыдни проверил главные ворота, но не тратил на них лишнего времени. Потом двинулся вдоль стены и, приставив лавку, заглянул в бойницу – в одно из четырех окон церкви. Вийон заглянул ему через плечо. Увидел туманную осеннюю ночь, освещенную далеким сиянием луны, которая на миг выглянула из-за туч. Увидел кривые деревянные кресты погоста. А вокруг них – настоящий муравейник мертвых.
Они кружили вокруг церкви, словно мухи и оводы вокруг конской падали. Били по камню, стучали в двери, щупали стены. В глубине кладбища он увидел целую группу стригонов, что держались за руки и танцевали, кружа в хороводе. Остальные раскачивались между надгробьями. Иногда они со всех ног бросались к стенам храма, опрокидывая своих собратьев, спотыкаясь об корни. Растоптанные и поваленные, они вставали и с упрямством, достойным лучшего применения, вытягивали кривые лапы в ту сторону, где спрятались люди.
– Видел? – рыцарь указал на них взмахом руки. – И что ты об этом думаешь?
– У нас есть шанс выжить, только если придет помощь из Германнштадта. Не думаю, чтобы они сумели совладать со стенами, но у нас нет еды и питья. Все осталось на повозке. Если придется сидеть здесь дольше двух дней, то лучше самим отворить ворота, чем обезуметь от жажды.
– А ты не думаешь, франк, что это и вправду Страшный суд? Может, нам и нечего больше ждать?
Вийон покачал головой.
– Если бы Господь призвал нас в Царство Божие, то все выглядело бы совсем иначе. Так, как описывает святой Иоанн в Апокалипсисе. Это не воскресшие, но проклятые стрыги, как вы и говорили. У них нет разума. Не чувствуют боли, не видят и не слышат. Единственное, что их угнетает, – это голод.
– И кто же сделал это? Кто их сделал такими? Кто зачаровал? Наложил проклятие?
– Жиды! – крикнул Кершкорфф. – Все это их проклятые штучки, фокусы старозаветников! Говорю вам, даже здесь, в церкви, чувствую их смрад! А пока среди нас есть христоубийцы, не хватит нам сил, чтобы оборониться от лукавого!
Мендель едва не бросился в ноги Яну из Дыдни.
– А я, – поляк втянул воздух носом, – пока что чую только паскудный смрад трусливой немецкой жопы. И вижу трясущегося купчишку, который лезет в рыцарские дела. Господом клянусь: еще миг, и напомню тебе, что наш любимый король Владислав, прозванный Локетком, приказал сделать с немецкими шельмами в Кракове – и как столица наша была очищена от немецкой голытьбы!
Кершкорфф побледнел, сдулся, словно проколотый рыбий пузырь, из которого вышел весь воздух. Присел на лавке и сжался.
– Как по мне, – пробормотал Вийон, притворно не обращая внимания на эту сцену, – все это признаки гнева Божья. Они больны, как жертвы Черной смерти, собравшей много лет назад жестокий урожай.
– И кто их заразил?
– Что-то случилось во время паломничества. Об этом говорил Юрген, но так путано, что я толком и не понял, в чем там было дело.
– Благородные господа, – осмелился вмешаться Кершкорфф, – что станем делать, Herr Gott?! Я полностью разорен. Слугу убили, товары пропали… Что мне теперь делать?
– Сидеть на жопе ровно и радоваться, что оказался с нами в компании, – проворчал рыцарь. – Тут мы в безопасности. Посидим так до того момента, когда придет помощь. А должна она прийти не позже рассвета.
– А что нам делать, Herr Ritter[178]?
– Мендель, ступай на башенку, – поляк указал на деревянную винтообразную лестницу рядом с хорами. – И высматривай любой знак от живых. Если что увидишь, кричи. Возьми оружие.
Иудей забрал гаковницу, рог с порохом и кусок фитиля. Взял еще свечку из-под памятника Святейшей Девы Марии. Пошел, шурша по каменному полу растоптанными пуленами.
Ян из Дыдни двинулся к хорам. Остановился подле монаха, напротив которого расположился Жвикулис. Тот, хотя и водил оселком по клинку меча, не спускал с доминиканца взгляда.
– Как вас зовут, отче?
– Альберт Ансбах, господин. Кистер отцов святого Доминика из Германнштадта.
– И как вы оказались в Саарсбурге? И в этой церкви? Сбежали от стригонов?
– Я был в процессии, – прошептал монах. – В той, которую пробст Рабенштейн созвал, дабы изгнать зло из Блессенберга, и которую мы, отцы-доминиканцы, поддержали нашими молитвами. Никто из нас и не думал тогда, что близится Страшный суд и конец света.
– И что случилось на проклятой горе? – спросил Вийон. – Отчего процессия вернулась измененной?
– Это уже неважно, сыне. Вслушивайся в звуки ангельских труб. Молись – и будут тебе отпущены грехи. И не противься воле Господней.
– Удивительно мне, что конец света начался в такой вонючей и завшивленной дыре, как Саарсбург. Или Бог-Отец не мог найти себе места повеселее для Dies Irae? Из того, что помню, должен бы он начать с Рима, Венеции, Парижа, наконец. С района разврата и шлюх, с Сите или Глатиньи. Отчего же – здесь, в Семиградье? В саксонском городе, где и женщины смердят хуже старых коз?
– Неисповедимы пути Господни, мой мальчик. Быть может, обитатели тутошние грешили гордыней? Наверняка причиной тому был пробст Рабенштейн. Когда мы встали перед горой, он принялся произносить экзорцизмы, требовать, чтобы дьявол шел прочь из этих мест. Сатана же, ясное дело, притаился и носа наружу не казал.
– И что тогда? Почувствовали вы миазмы безумия? Черной смерти?
– Тогда господин священник созвал всех оружных. И вместе они спустились в подземелья под Блессенбергом. Долго их не было, поэтому толпа перестала вести себя скромно. Как обычно, когда нет пастыря, становится понятно, что между овцами хватает волков и шакалов.
– Плебеи поссорились? Подрались?
– Ожидая священника, они встали лагерем, зажгли костры, при которых предавались греху обжорства, пьянства, а еще, – он понизил голос, – распутного adulterium…
– Как и все мы, когда брюхо наше набито… – пробормотал Вийон.
– А еще мерзейшей содомии, потаскушеству со шлюхами и праздности, – продолжал брат ордена святого Доминика. – И каково
