– Да как ты смеешь, урод?! – Сигон направил своего коня ко мне и поднял саблю. Я вынул нож. – Сейчас я преподам тебе урок…
– Сигон! – Вайолетта подняла руку. – Перестань. Он прав. Он опять прав, черт бы его поб… Ой!
Она испуганно посмотрела на меня, потом на графа и прижала пальцы к губам. Шу выглядел смущенным: еще бы, его чистая спутница осквернила уста бранью. То ли еще будет! Я засмеялся и спрятал нож.
– Поехали. До гнезда разврата еще нужно добраться.
И вновь быстрая скачка по пустынной равнине. Такое передвижение не слишком способствовало разговорам, чему я был только рад. Меньше вероятности ляпнуть что-то лишнее и вновь ввязаться в дурацкие разборки. Их и так хватало в нашей крохотной компании. Разборок и подозрений.
Например, когда солнце особо припекло затылок, я начал рассуждать, является ли высший магик гуннов единственным способом так быстро нас отыскивать? Не мог бы, скажем, один молодой человек, изображающий влюбленность, польститься на обещание гроссмейстера отдать ему вожделенную девицу? Нет, а чем хреновая версия? Прикинуться дурачком, а пока я презрительно фыркаю и смотрю в другую сторону, отсылать каких-нибудь почтовых голубей?
Я посмотрел на Сигона, который с важным видом скакал впереди. Возможно ли так идеально изображать высокородного кретина? Нет, можно, конечно. Один мой знакомый, которого вздернули именно за подобные шутки, любил вваливаться в кабак и, крутнув усы, кричать: «Пива графу Молуэзскому!» Получалось похоже. Но тот был актером, и неплохим, а тут – мальчишка…
Нет, вряд ли. Просто башку солнцем напекло. Тем более, будь Сигон шпионом Цанга, за нами уже скакали бы гунны, а так весь день – тишь да благодать. Аж в заднице чешется. А она врать не станет.
Когда светило перевалило хорошо за полдень, мы сбавили ход, дав коням передышку. Стало ясно, что мы возвращаемся в обитаемые места. Или бывшие некогда таковыми. Нам попалась заросшая высокой травой дорога. Она упиралась в черные развалины, бывшие раньше небольшой деревушкой. Граф предложил туда свернуть, и я тоже предложил ему туда свернуть. Только одному. Сожженные заброшенные поселки часто становились пристанищем всякой мерзости. Гулей и умертвий, например. Сожрав трупы, чудища засыпали, ожидая прибытия свежатинки.
– Я слышала истории про умертвия, – откликнулась Вайолетта, не выказывая желания познакомиться с ними ближе. – Что это такое? Нечистая сила?
– Да нет тут никакой нечистой силы. – Я только рукой махнул. – Гули – обычные падальщики. Здоровенные серые твари, которые живут рядом с большими кладбищами. Для взрослого человека они почти не опасны, разве если несколько на одного. А вот детишек своровать или спящему глотку перегрызть – это да. Ну а пуще всего они любят свежих мертвяков: те не сопротивляются.
Вайолетту передернуло, однако, судя по всему, разыгравшееся любопытство требовало утолить жажду. Мы как раз ехали вдоль темных призраков сгоревших домов, и принцесса пристально вглядывалась в кусты и деревья, прикрывающие раны старого пепелища.
– А умертвия – такие же твари, вроде гулей?
– Нет. – Вот с этими гадами у меня были связаны весьма неприятные воспоминания.
Пять лет назад мне заказали одного монаха. Редкий случай, заказчик решил объяснить, на кой черт ему потребовалось убивать старого пердуна. Старикашка умудрился нарыть в списках паствы факт жульничества. Кто-то выдал себя за первого сына, будучи вторым. За такое полагалась смертная казнь, причем весьма мучительная. Посему старикан должен был умереть.
К моему сожалению, монах не покидал подвалов монастыря, где, собственно, и хранились архивы, так что требовалось лезть под землю. Стоило спуститься в подвал, и все тотчас пошло через известное место. Дедуган умудрился первым заметить чужака и заподозрил неладное. Оказывается, старческое слабоумие бывает полезно. Пришлось гнаться за перхающим старым чучелом по лабиринту церковного подземелья.
То ли окончательно свихнувшись от страха, то ли решив прихватить в лучший мир и меня, старик открыл дверь в монастырский склеп.
Мой товарищ и собутыльник отец Чеминдиан рассказывал, что подземные склепы хранят много интересного, но советовал не соваться туда ни при каких обстоятельствах. Почему-то именно церковные подземелья, глубокие и сырые, облюбовали существа, плодящие умертвий.
Сами по себе эти твари напоминают крупного слизня и абсолютно безвредны. Вплоть до того момента, пока не залезут внутрь относительно свежего покойника. После этого труп становится твердым, точно дерево, а через пару дней поднимается и начинает жрать все живое, что попадется на его пути. И убить эту дрянь весьма непросто: даже рассеченная на части, она продолжает жить. Если это можно так назвать.
Так вот, как сказал бы Кору Нарим, старого монаха разорвали на куски и сожрали, а я едва ноги унес. Под землей остались два десятка огненных зарядов, пружинный кистень и еще пара вещей, о которых я долго жалел. А гад-заказчик заплатил только половину, поскольку уши монаха предъявить у меня так и не получилось.
Я красочно описал свои похождения в подземелье и даже позволил себе немного приврать. Уж больно горели глаза слушательницы, когда она внимала истории про мрачные тоннели и воющие тени, ползущие из черных щелей. Граф ворчал про детские сказки, но слушал тоже, едва удерживая нижнюю челюсть.
– Вы очень смелый, – внезапно сказала девица, и это заставило Сигона некоторое время задыхаться от бессильной ярости. – Даже не представляю, как бы я испугалась в такой ситуации. Однако то, что вы намеревались убить невинного монаха, достойно порицания.
– Это же убийца, – презрительно бросил немного успокоившийся Шу. – Для него человеческая жизнь – пустое место.
– А для тебя? – поинтересовался я, не испытывая и капли стыда. Я хорошо знал, кто я есть и почему. – Вот когда ты собирался отрезать мне голову, чем для тебя была моя жизнь? Сокровищем в руках Трех Основателей?
– Жизнь простолюдина ничего не стоит. – Граф, кажется, сам не понимал, что его фразы противоречат одна другой. – Это же не жизнь благородного человека.
– Ага, а разница лишь в том, что один родился на шелковых простынях, а второй – в сене. А если ты третий ребенок, то разницы вообще никакой нет. Все разговоры про особую кровь – чушь поросячья. У всех она красная и льется одинаково. И у любой жизни есть цена.
– И какая же? – угрюмо спросила принцесса.
– Она зависит от жадности заказчика, – хмыкнул я. – По-всякому случается.
Сигон вновь надулся и несколько следующих лиг молчал, неодобрительно глядя на Вайолетту, которая продолжала донимать меня вопросами. Появилось ощущение, будто девица решила постичь азы моего ремесла. Впрочем, в нашем положении – не самая худшая идея.
Вот только, как мне показалось, принцесса воспринимала методы устранения человеков как-то отстраненно, словно речь шла о неких чучелах в огороде – куда следует целиться, чтобы развалить тыкву с первого выстрела; куда воткнуть кинжал, чтобы солома вывалилась наружу. Ну а с другой стороны, пока сам не начнешь, так и не узнаешь, чем пугало отличается от придурка, который вертит башкой по сторонам.
– Стоп, – сказал я и дернул Уркагана за поводья. Потом вгляделся в полоску
