Я виновато опустила голову вниз, не глядя на Пьеро, и промямлила:
– Тебе идут новые очки. Так что далеко не страшно, что старые разбились.
– Правда? Я надеялся произвести впечатление.
– У тебя получилось, – засмущалась я.
Может быть, после этих слов Пьеро поцеловал бы меня, но как назло влез Удальцов. Он покашлял и перетянул наше внимание на себя.
– Ксень, не забудь о нашем с тобой разговоре. – Слова «нашем с тобой» особенно выделил голосом. Он оценил Пьеро тяжелым взглядом сверху вниз, хотя Пьеро на несколько сантиметров был выше его ростом. – Мы ведь договорились?
– Да, конечно, – я ответила без промедления, отсекая возможность дальше развить ему тему личных отношений на работе. Однако Удальцова явно приводило в восторг задержаться еще на пару минут, чтобы своей кислой миной испортить настроение всем присутствующим. – До свидания!
– Пока, Ксеня! Не гуляй допоздна, а то утром ты нужна мне, свежей и бодрой. – Начальник неоднозначно улыбнулся, вгоняя меня в приступ бешенства. Я послала убийственный взгляд, желая ему провалиться под землю. Он словил намек и расплылся в ехидной улыбке, затем поправил шейный платок на моем пальто, прикрывая клочок выглядывающей блузки. – Красивая вещица.
– Всего доброго! – отрезал Пьеро, не смотря в сторону Удальцова.
Я не успела ответить начальнику, потому что в голове отсутствовал список приличных фраз. Я могла его осыпать бранными словами либо пустить в ход кулаки. В этой самой блузке я была с ним в машине, его пальцы расстегивали ряд пуговиц и пробрались под нее. Удальцов намекнул, что хочешь-не хочешь, а нам двоим есть что скрыть от молодого человека. И если мне неприятно это воспоминание, то придется свыкнуться и молчать, ради общего же блага. Я почувствовала, как во мне нарастает злость или ненависть, но этого чувства хватило бы, чтобы навсегда с лица земли стереть чертову улицу вместе с начальником.
– Куришь? – протягивая пачку сигарет, Удальцов обратился к Пьеро на «ты», как к туповатому подростку.
– Нет, и вам не советую. Чрезмерное употребление приводит к преждевременному старению.
– А ты врач что ли?
– Послушайте, – оскалившись, Пьеро дернулся в его сторону. Я лишь успела схватить его за ладонь, хоть как-то сдерживая нарастающий порыв. Не хватало устроить драку на крыльце прокуратуры с участием заместителя прокурора и солиста музыкального театра. Я уже представила, как на следующий день во всех газетных заголовках, даже самых захолустных редакциях, красной строкой будет пестрить новость о разборке. Если Удальцов и получит по заслугам, то выйдет из воды сухим, а вот Пьеро пожалеет, что связался со мной, такой бедовой сумасбродкой.
И как будто Бог услышал меня, Удальцова окликнул низенький, толстенький пожилой мужчинка:
– Иван Николаевич, дорогой! Ну как ты поживаешь?
– Виктор Алексеевич! Какими вы судьбами здесь? – Удальцов раскрыл объятия и совершенно позабыл о нас. Этот мужчина, вероятнее всего, был из областной прокуратуры, а Удальцов дорожил связями. Только прочные и добротные связи могли помочь ему в продвижении по карьерной лестнице. Толстому карлику Удальцов уделил все внимание и поплелся с ним в прокуратуру, чтобы угостить его горяченьким чайком с высоким градусом. Мы проводили глазами удалявшихся двух мужчин.
– Не обращай внимания, – я попыталась разрядить обстановку, смягчить острые углы, образовавшиеся по вине начальника. – Так, один придурок с работы.
– Понятно, что придурок. Поехали?
– Куда?
– Не знаю, куда хочешь. Если хочешь домой, я отвезу тебя. У меня из головы вылетели заготовки, благодаря которым я хотел пригласить тебя.
– Ну, – потянула я, шутя, – с малознакомыми мужчинами я не сажусь в одну машину.
– Тогда пойдем пешком.
– Серьезно? А как же машина?
– Да черт с ней.
Я не стала спорить, шанс побыть с ним наедине судьба дарит с барского плеча именно в сию минуту. Мы побрели к остановке. Внезапный звон за спиной заставил нас обернуться. На том самом месте, где стоял Удальцов, блестели ледяные осколки. Огромная острая сосулька сорвалась с крыши и разлетелась, пробив приличную выемку на тротуаре. От головы начальника вряд ли бы что-нибудь осталось, и его девятый заграничный тур оказался бы последним. У меня похолодели ступни в сапогах, а по спине пробежала ледяная, как сосулька, дрожь. Сама природа возненавидела свое детище и пожелала забрать обратно, но опоздала. Или я силой собственной мысли чуть не убила Удальцова?
– Вот дают! Хоть бы ограждения поставили, также можно людей убить! – Пьеро смотрел на крышу здания. Я тоже подняла голову – наверху возились рабочие, сбивая сосульки вниз. И только через пару минут появился мужчина и обмотал красно-белой лентой проход, запрещающий ходить по этому тротуару.
Наконец, мы добрались до остановки и принялись ждать транспорт. Я спросила Пьеро, правильно ли поняла, что он собрался ехать со мной в автобусе. На что он утвердительно кивнул. Я поразмыслила, если мы поедем на автобусе, то быстро доберемся до дома, и Пьеро покинет меня, чего мне жутко не хотелось. Сейчас я желала одного – как можно дольше побыть с ним, слышать его голос. И потому робко предложила пройтись пешком, погулять по вечернему городу. Важно Пьеро ответил согласием, приглаживая выбитые ветерком прядки волос.
Мы шли не спеша, болтая обо всем, что только могло прийти в голову: о музыке, кино, литературе, о прохожих, о бегущих навстречу автомобилях. Я рассказала Пьеро, что когда иду домой, как сейчас идем мы, включаю музыку в наушниках и вижу, насколько преображается мир. Сказочно украшенные витрины магазинов, длинные аллеи с грустными одинокими лавочками, на которых давно никто не сидел и которые ждут своих гостей; автомобили больше не рычат, а плавно, как лодочки, проплывают по дорогам, устраивая отблесками фар цветомузыку в опустившихся сумерках. Все становится вокруг красивым и волшебным, и даже голые стволы деревьев хранят в себе загадку, беззвучно покачивая корявыми ветвями. Не боясь, рассказала, что в такие минуты представляю себя героиней романтичного фильма, но только не черно-белого, а насыщенного красками. Мне было не стыдно делиться с Пьеро детскими мечтами, сумасшедшими фантазиями, которых я стеснялась порой сама. Я давно не смеялась так искренно и чисто, не задумываясь, что придется после плакать. В голове звучала красивая песня, очень хорошая, моя собственная, песня моего влюбленного сердца.
Мы остановились посреди аллеи, на которой уже зажглись фонари. Я потерла замерзшие руки в худых перчатках. А Пьеро взял их в свои большие ладони и поднес к губам, – сквозь тонкую ткань я ощущала горячее дыхание, как продрогшие кончики пальцев начинает покалывать от горячего воздуха. За всю прогулку он не предпринял попытки обнять меня, поцеловать, взять за руку. Лишь изредка, как бы случайно, мы соприкасались кончиками пальцев, спрятанных в перчатках, соприкасались рукавами, и один раз я ударила его болтавшейся сумочкой по коленке. Пьеро согревал мои руки дыханием, смотря мне прямо в глаза. И я опять потерялась в их глубине. Не утонула, а позволила бархатной темноте опутать мое тело. Мы оба молчали и оба знали, что это самый интимный момент в жизни каждого, интимнее, чем страстный поцелуй, чем занятие любовью. Что могло быть прекраснее его добрых глаз и теплых больших рук?
– Замерзла?
С детской улыбкой я помотала головой, рассыпая длинные волосы по плечам.
– Точно?
Я молча покивала. Не нужно было слов, не нужно было строить изящные предложения, с ним мне хотелось молчать.
– Пошли, – он потянул меня. – А то я дурак совсем тебя заморозил.
Я безропотно пошла за ним, держась за его большую ладонь. Мы вошли в кофейню, и приятное тепло опалило лицо, тогда я
