Мы сражались почти целый день. Многие из нас выбились из сил, немногих сразили стрелы и заклинания вражеских магов. В воздухе витал смердящий запах смерти и горелой плоти. Я до сих пор помню, как бродил среди трупов, ища раненных, которых можно было спасти. Пару раз мне пришлось даже добить выживших солдат противника: их спасло то, что они были погребены под телами соратников и врагов. Сражение ожесточило меня, поэтому без особого сожаления перерезал мечом им глотки.
Что я чувствовал, когда отнимал жизни? Горечь, отвращение, уважение. Они смотрели на меня с вызовом, зная, что в данный момент я был судьей и палачом. И за это их стоило уважать, ведь они встречали смерть гордо, как подобает мужчине и воину. Я испытывал горечь от осознания ничтожности наших жизней. Мы, эльфы, верили в ее ценность, когда остальные народы смотрели на нее с точки зрения выгоды, как прожжённые торговцы. Ценность твоей жизни определялась тем, насколько ты полезен обществу и какое место занимаешь в нем — ни меньше, ни больше.
Что же касается отвращения, то кому понравится собственноручно делать грязную работу? Никто из убитых мною не приходил во снах, моя совесть была чиста: я делал то, что должен был. Либо ты, либо тебя — таков мир, сынок, — закончил рассказывать маг, натянуто улыбаясь.
— Мудрец прав, — неожиданно заговорил римлянин. — Каждый из нас должен решить, что он готов сделать ради того, чтобы вернуться домой, защитить родину или близких. Если ты знаешь, что завтра твой враг изнасилует твою мать, жену или дочку, ты бы позволил ему уйти живым? Конечно же, нет!
— А если мне понравится убивать? — громко воскликнул Томас, не понимая, почему они с такой легкостью говорили о столь тяжелом деянии.
— Не понравится, — уверенно возразил римлянин.
— Я согласен с моим дорогим другом, — довольно улыбаясь, кивал маг. — Ты не из тех, кому по нраву убийства, сынок. Раз вся твоя сущность отторгает эту мысль, значит в тебе много хорошего. Но твоя же доброта может стать гибелью, как для тебя, так и для других.
— А ведь старик снова прав, — согласился Гай Антоний.
Мальком растерялся. Они говорили какой-то вздор, не иначе!
— Почему?
— Ты можешь пощадить того, кто этого не заслуживает, — менторским тоном предупредил мудрец. — Твоя доброта, в будущем, может обойтись кому-то слишком дорого — ценою его жизни. Только представь, что тот, кого ты пощадил по доброте душевной, через день — или через год! — станет виновником смерти чьей-нибудь матери, сына, дочери или, что еще хуже, целого народа?
Томас отказывался верить в подобное.
— Вы преувеличиваете! — раздраженно прорычал он.
— Нисколько, — проявил снисхождение Гай, не пытаясь настаивать на своей правоте. — Наши уста излагают истину, но твое сердце, как и глаза, пока не готовы принять ее.
— Сильнее всего мы отрицаем то, что знаем, но боимся признать, ведь никому не хочется разочаровываться в близких людях, в себе или в том, во что слепо верим, — подтвердил слова римлянина маг.
Мальком стоял посреди безжизненной красной пустыни, по которой бесцельно бродили измученные вечным ожиданием тени. Он чувствовал себя обессиленным и беспомощным. Гай Антоний и мудрец говорили убедительно, а их аргументы были весьма весомыми — они выбили из-под его ног почву из убеждений и взглядов: все, что раньше казалось незыблемым, правильным — пошатнулось.
Ему предстояло все это переосмыслить, осознать и принять как должное. Но пока он не готов был признаться в ошибочности своих взглядов. Его черно-белая мораль трещала по швам, дав понять, что нельзя вот так просто разграничить плохое и хорошее: времена не те, да и мир не тот.
— В моем мире убийство — грех, преступление против закона и человечества, — проговорил пребывавший в смятении Томас.
— Бездействие — самое преступное деяние из всех мне известных, — попытался поддержать на свой лад маг.
— Так, мы не философы, чтобы разводить серьезные разговоры на спорные темы. И вообще, я предпочитаю нечто дельное, чем толочь в ступе воду, — взбодрился Гай Антоний.
— Ты прав, мой дорогой друг! — согласился с ним мудрец. — Что мы все о насущных проблемах, да о земном?
— Нам, мертвецам, не о чем сожалеть: мы лишь терпеливо ждем своего часа, — сказал римлянин и пошел куда глаза глядят. Когда его настроение портилось и одолевали тяжелые мысли, ему всегда хотелось как можно больше двигаться — привычка, оставшаяся даже после смерти.
Томас и мудрец молча последовали за ним.
*
В полном одиночестве Аранион брел через главный зал, где принимали высоких гостей, послов и других не менее важных персон. Его шаги раскатистым эхом проносились по гигантскому помещению, где спокойно могли бы разместиться тысячи жителей города. Над головой все время кружил магический шар, освещающий дорогу своим ярким светом. Он тихо скользил по воздух, мгновенно взлетал и так же стремительно опускался по воле мага. Это намного лучше, чем нести в руках горящий факел.
На противоположном от входа конце зала располагались места, отведенные специально для членов Совета четырех, на которых они гордо восседали, встречая гостей. По колоннам, прикрепленные к самому потолку, свисали огромные флаги объединенного королевства. Одна их половина была окрашена в белый цвет, а другая — в темно-синий, посередине красовался вышитый умелой рукой мастера тканевых дел герб — четыре дракона, окруживших Древо Жизни. Каждый дракон символизировал один из народов: красный — воинственных орков, серый — дворфов, черный — зверолюдов, а зеленый — эльфов. Они объединились для того, чтобы защищать могущественный артефакт — Древо Жизни.
Пройдя главный зал, Аранион свернул в правый коридор. Последняя дверь слева — вход в комнату для собраний. По мере приближения к ней, до его острого слуха стали доноситься приглушенные голоса.
— Из-за творящихся в городе беспорядков и хаоса почти никто не знает о гибели советника Уд’Гара, — сказал обладатель мягкого тенора.
— О каких беспорядках и хаосе ты толкуешь? — возмутился некто, чей голос был намного ниже и грубее. — Мы все там были. Твой народ прекрасно знает, кто это. Вроде по-вашему их называют Dannen.
— Я согласен с советником Ульфом, — заговорил третий. Его голос был на порядок мягче прошлого и немного выше, с небольшим дефектом речи: иногда он издавал странные гортанные звуки, но разобрать слова не составляло труда. — В наш мир вернулись Павшие, а это говорит об одном — магия.
— Что «магия»? —
