Мара не была уверена, получится ли у нее встать на ноги – вдруг голова перевесит? Или платье не выдержит тяжести, сомнется? Но все прекрасно получилось, Мара твердо стояла на крохотных ножках, вертела головой и смеялась.
Пальцы у нее и правда оказались грибами, но сгибались и действовали нормально. Ботинки не жали – она сама удивилась, почему вдруг обувь может жать? Потом вспомнила, что у нее-то обувь и нога – единое целое, жать нечему, это она у людей набралась. И захохотала уже в голос.
Тут завизжала какая-то женщина – Мару угораздило опуститься как раз напротив ночного бара. Поспешно отступив, она прислонилась к стенке, притворившись рисунком.
– Ты что? – рванул к женщине (это оказалась совсем молодая девушка) спутник. Он посветил в сторону Мары телефоном и заржал.
– Кажется, – сказал он девушке, – тебе больше не наливать…
Девушка уже и сама смеялась.
– Когда нарисовать-то успели? – спросила она, – вроде не было, когда сюда шли.
– Было! – твердо сказал молодой человек.
– Не было, – заспорила девушка, – я б заметила!
– Точно было! – стоял парень на своем, – на этом самом месте и было. Я еще сказал – оба на… ну и рожа.
– Нет! Рядом с таким я бы селфи сделала.
– Да ну его… весь город черт-те чем изрисовали.
– Сейчас не выйдет, – с досадой сказала девушка, – темно… Эх.
– Щелкнешься дня через два, – пожал парень плечами, – никуда эта страхолюдина не денется.
Ему удалось ее все-таки утащить, Мара слышала, как он вызывает такси. Было и смешно и досадно – слышать про рожу доводилось не впервые, но именно сейчас она вдруг обиделась. В конце концов, и хуже рисуют. А у нее улыбка на сорок три зуба… Разве это плохо?
Летать больше не хотелось, Мара просто шла по ночным улицам. Раза два она чуть не испугала прохожих, но вовремя прислонялась к стене. Потом сообразила, что если поворачиваться к людям боком, они ничего не увидят: боков-то у нее нет.
Утро застало ее возле подходящего дома, с закрытым двором и глухими стенами. Наверное, можно было притвориться рисунком, но Маре стало боязно: вдруг опять на стене застрянет. Хотела было растянуться на асфальте, но впечататься в него было еще страшнее, чем в стену. Мара представила у себя на лице, или платье, лужу, в которой будут купаться голуби, или то, как по ней пройдутся люди, провезут помойный бак… тут она заметила дверь в подвал – запертую, разумеется, но с хорошей щелью у порога.
Труднее всего было протиснуть голову – хотя и плоская, она оказалась слишком широкой. Мара вспомнила, как люди в саду ели блины, складывая их вчетверо. Немного попыхтев, ей удалось сложить голову, а дальше пошло легче. Вскоре она уже оказалась во влажной и душной тьме подвала, где ее отдыху ничто не угрожало. На всякий случай она забилась в самый дальний – и сухой! – угол. Вдруг да подвал все же отопрут.
Гулять и летать удавалось только по ночам, но если хотелось все же полюбоваться голубым небом и солнцем, Мара устраивалась где-нибудь повыше, там, где кусок стены служил ей фоном. Иногда люди успевали ее разглядеть, фотографировались, смеялись. Она покорно изображала рисунок.
Встретила она как-то и ту девушку из бара. Девушка была опять не одна и, завидев Мару, громко завопила:
– И здесь ее нарисовали.
– Я ж тебе говорил! – авторитетно заявил парень, – мы ее видели здесь!
– А я тебе говорю, – вскипела девушка, – не здесь… Помнишь, мы допоздна засиделись… где ж мы были-то?
– Сама не помнишь! – хохотнул ее спутник.
– Во всяком случае, – огрызнулась она, – тут нет ни одной пивной. А мы тогда нагрузились знатно.
– Потому и путаешь, – стоял парень на своем, – нет там ничего! Здесь мы ее видели, по дороге!
– Мы ж из центра тогда ехали. Римас подвозил… Ничего по дороге не было.
Мара с ужасом поняла, что чуть не состроила гримасу. Парочка ей не нравилась. Спорили они долго, ни на чем не сошлись, но девушка все же сделала селфи с Марой.
– Теперь уже не спутаю, – сказала она, – и ты, надеюсь, тоже.
– Рожа у нее… – вздохнул парень.
Должно быть, какие-то слухи по городу пошли. Мара теперь старалась вообще не попадаться людям. Получалось не всегда. Похоже, на нее шла охота.
– Вот! Точно она! – кричал кто-нибудь, застав ее врасплох, – рожа рыжая, руки серые, пальцы с грибами… зубищи эти. Точно.
Приятели и приятельницы окружали крикуна, доставали телефоны, сравнивали Мару с фотографиями и спорили, спорили.
– У вокзала она была! Вот, видишь – это точно там.
– И что, замазали, что ли, уже?
– Там ремонт – могли и замазать.
– А в центре? Там двор уже отремонтирован…
– Ага, а на свежей стенке – такая красота… Замазали, конечно.
На одних фотографиях Мара сидела, на других – стояла или висела в воздухе, болтая ногами. Менялось и ее лицо. Закрывать глаза она так и не научилась, веки не отросли, но зато оказалось, что глаза могут путешествовать по лицу, съезжать на самый край, скашиваться, меняя этим настроение рисунка, делая его то смешным, то зловещим.
Вспоминали и родную стенку Мары – «ой, там вообще редкое угребище было… снесли – и хорошо». После этого Мара вдруг поняла, что ее рот выворачивается углами вниз, а не вверх, как обычно, а глаза предательски чешутся. Назло людям, в эту ночь она попалась нарочно раз десять на глаза подвыпившим студентам, корча при этом рожи погнуснее.
В некоторых местах Мара появлялась по несколько раз. Ее фотографировали, а через день приводили приятелей и недоуменно таращились на пустую – или изрисованную, но без всякой Мары, – стенку. И добро б она была чистая, но ведь лет двадцать уже не красили. Вчера было – сегодня нет.
Мара обычно стояла рядом, держась к людям боком. Ей было смешно – а все равно немного противно.
Охотились молодые. Как они о ней узнают, Мара так и не поняла, но как-то они умели показывать друг другу фотографии. Те, кто постарше, либо ругались – запакостили город! – либо просто внимания не обращали.
День пролетал за днем, близилась осень, молодых людей в городе становилось все больше, а Мару эта забава почти перестала развлекать. Но держаться одной тоже было тоскливо. Она соскучилась по прежней, рисуночной, жизни, когда внимания на нее обращали мало и можно было парить себе в нарисованных облаках и разглядывать жизнь внизу.
Еще лучше было в первый год, когда ее краски еще не поблекли, а художник с художницей – Мара знала, что люди называют нечто похожее «родителями», – приходили на крышу, ели бутерброды и мечтали устроить в ее доме что-нибудь интересное.
Однажды они встретились.
Если б у нее было сердце, оно бы заколотилось. Если б у нее была кровь, она прилила бы к щекам.
