– Вельзевул – Бааль-Зевув, «повелитель мух», иврит, – сразу доложил столбик. – Астарот – Ашторет, «толпы, собрания», иврит. Асмодей – Ашмедай…
– Тихо. Понял.
– Вы меня используете не по назначению. Я демон-симбионт, – напомнил чёрный столбик.
– У тебя тоже нет имени?
– Не требуется.
– Зачем ты понадобился? – Дед был настойчив, как будто почуял хорошую добычу. Это с ним случалось – только из-за его упрямства мы однажды полдня вскрывали дымоход и нашли-таки банку с серебряными монетами.
– Для передачи смыслов.
– Опять смыслы! – не выдержал я. – Стой, Дед! Не «зачем», а «почему»!
– Точно! Мыслишь! – похвалил дед. – Ну так почему ты понадобился?
– Потому что новые языки появились, количество символов и смыслов увеличилось тысячекратно…
– Дед, это он про вавилонское столпотворение! – догадался я. – Похоже, там не только люди перестали понимать друг друга, но и эти, не к ночи будь помянуты.
– Только люди. Стало невозможно понять людей, – поправил чёрный столбик. – Их настигло проклятье. Разрозненность языков – проклятье.
– Да уж, – согласился я и хотел поведать чёрному столбику, что по этому поводу творится в Латтонии, но не удалось.
– Ага! Вам надо было понимать людей, чтобы делать им гадости! А говорил – ты за пределами добра и зла! – закричал Дед. – Знаешь что? Вот тебе бутылка, лезь в неё сам, добровольно! Так, где бутылка?..
– Нет, – ответил он. – Не полезу. Если я вам не нужен, найдите мне хозяина.
– Без хозяина ты жить не можешь?
– Могу. Но плохо. На грани угасания. Как тут, – он шевельнулся, чтобы указать взглядом на осколки пузырька. – Очень хотел на свободу…
– А туда как попал? – спросил Дед.
– Закляли и посадили. Меня продавали четырнадцать раз. Последний раз продали магу Зайделю Дармштетту, чтобы он переводил манускрипты с латыни и со старофранцузского на немецкий. Маг, наверно, умер. Должен был умереть. Он вступал в симбиоз только для работы с манускриптами. Для действий и деланий у него был другой симбионт. Поэтому я остался заперт.
– А почему ты говоришь по-русски? Как ты русский язык выучил? – забеспокоился Дед.
– Не было необходимости. Он – во мне. Услышал вас – нашёл нужный блок.
– И латтонский язык – в тебе? – спросил я, надеясь, что чёрный столбик спросит: а что это такое?
– И старый латтонский, и новый латтонский, – ответил он.
– А говорил – не признаёшь добра и зла… – проворчал Дед. – Вот же оно, зло…
– Язык – вне добра и зла, – возразил чёрный столбик.
– Это тебе так кажется. Ты просто не знаешь…
Чёрный столбик промолчал.
– Сколько я пробыл в заточении? – наконец спросил он. – Может быть, случились перемены, о которых не знаю?
– И ещё какие перемены! – На нас с Дедом накатило дурное веселье. – Ты даже представить себе не можешь, что за перемены! Всё переменилось к чёртовой бабушке!
Когда мы отсмеялись и утёрли слёзы, чёрный столбик сказал:
– У него нет бабушки. Не говорите так больше.
– Ладно. Этот твой Зайдель Дармштетт где жил?
– В Шпессарте.
– Шпессарт – это Германия. А ты как-то оказался в Латтонии.
– Что такое Латтония?
Мы переглянулись.
– Язык знаешь, а страну не знаешь? – спросил я.
– Я служебное устройство. Знаю слова. Слово «Латтония» не знал.
– Но если есть латтонский язык, то где-то должна быть и Латтония… Стоп, я понял! – воскликнул Дед. – Ты проспал образование Латтонии! Это что-то вроде страны. Раньше её не было, а потом возникла, и ей придумали название – произвели от латтонского языка. Латтония – это лимитроф. Тупой и бездарный лимитроф.
– Благодарю! Чувствительно благодарю! – ответил столбик. – Это большая радость – получить новое слово.
– Кому – радость, а кого блевать тянет, – однозначно отреагировал Дед.
И мы на два голоса кое-как объяснили столбику смысл его радости.
– Лимитроф – это когда территория на окраине империи отделяется и становится самостоятельным государством… – обобщил он. – Но что в этом плохого?
– Плохо то, что территории кажется, будто она сама этого добилась, – сказал я. – Будто это её национально-освободительное движение привело к такой победе…
– И на территории этой территории начинается национальное возрождение. Язык местных жителей объявляется государственным, а население резко делится на две части, у одной – все права, у другой прав наполовину меньше, – начал Дед.
– По какому принципу население делится на половины? – спросил столбик.
– Да по национальному! Местные – одна половина, русские – другая.
– Вы – из русской половины. Значит, у вас мало прав?
– Ну да…
Мы чуть было не прочитали ему лекцию о двадцатилетней независимости Латтонии и о крахе всего, что только можно было порушить и разворовать, но явился Муха.
– Орлы, срочно нужны деньги, – сказал он.
– А святую воду принёс?
– У Наташки мать в больницу загремела. Положение тяжёлое. Что-то вроде прободения язвы. Много крови потеряла. А операция Наташке не по карману. Так что вот… ну, вы меня поняли… смогу – верну…
Дед присвистнул.
– Так, скидываемся, – сказал я. – У меня двадцать крон были отложены на новую флешку и на кроссовки.
– У меня тридцать пять в заначке, – добавил Дед. – И на следующей неделе продаю накачанного «перса», но там аванс просить неприлично.
– А у меня тестинг только двадцатого начинается, программеры всё что-то доводят, доводят! Пятьдесят пять – мало. Я сейчас поеду в больницу, возьму у Наташки рецепты. Там что-то совсем астрономическое.
– А ведь я помню время, когда в больнице лечили за счёт государства. Разве что нянечке давали трёшку, чтобы получше присмотрела за лежачим, – Дед покачал головой.
– Историк! Ты ещё Куликовскую битву вспомни! – предложил я.
– Гость, это по твоей части!
Мы вспомнили все способы добыть деньги. С одной стороны, мы выставили на аукционы кучу всякого добра тысяч на пять крон. С другой – это добро могло там проваляться ещё два года. Геймерские доходы ожидались не раньше, чем через неделю. Мои за менеджмент пяти сайтов – в начале июня. Можно было взять у родственников в долг – мне бы мать дала полсотни крон. Если завтра снести найденное золото в ломбард – будет крон пятнадцать, ну, двадцать. А день в больнице – это восемь крон и сколько-то ещё сантимов. К тому же Наташка, сидя с матерью, не может работать…
– А ей завтра заказ сдавать! Она собиралась ночью посидеть, днём отоспаться, – сказал Муха. – Я бы сделал, но текст сложный, юридический, ошибёшься – мало не покажется…
– Могу помочь, – вмешался столбик. – Это ведь перевод с латтонского? Он не такой уж сложный.
– Осторожнее с ним, – предупредил Муху Дед. – Присосётся – не избавишься. Мы ведь знаем о нём только то, что он сам о себе рассказал.
– Я не способен причинять вред. Меня не для этого вывели. Просто хочу заниматься своим делом, – возразил столбик. – Мне это необходимо.
– Мало ли что тебе необходимо, – осадил я его.
В самом деле – торчит на ровном месте такая чёрная пиявка и ещё чего-то требует.
– Если сдать текст завтра утром, можно сразу получить сорок крон, – сказал Муха. – Двадцать, да тридцать пять, да хотя бы пятнадцать, да сорок – это сто десять. Мало! Сорок сразу
