– Это исследование – одно из самых трудных в моей жизни, – сказал Клаус, присаживаясь возле записной книжки. – Юридическая библиотека судьи Штраус была совсем непонятная, а грамматическая библиотека Тети Жозефины – скучная, но со сгоревшей библиотекой Г. П. В. дела обстоят куда сложнее. Даже если бы я знал, какую именно книгу искать, вероятно, от нее остался один пепел.
– А нашел ли ты что-нибудь о главном противопожарном вместилище? – спросил Куигли, устраиваясь рядом.
– Сначала ничего не выходило, – начал рассказывать Клаус. – Клочок бумаги, который вывел нас на холодильник, был погребен под огромной грудой пепла, и у меня ушло много времени на то, чтобы ее переворошить. Но в конце концов я нашел одну страничку вроде бы из той же книги. – Он взял записную книжку и поднял фонарик, чтобы посветить на страницы. – Бумага была такая ветхая, – продолжал он, – что я сразу же переписал все слова в мою записную книжку. Они кое-что объясняют.
– Прочти, – попросила Вайолет, и Клаус подчинился ей, что здесь означает «ответил согласием на просьбу Вайолет и прочитал вслух весьма сложный отрывок, попутно объясняя, что прочитанное означает».
– «Главное противопожарное вместилище, – прочел он, – предназначено для передачи экстренных сообщений посредством набора эзотерических продуктов в холодильнике. Волонтеры понимают, когда шифр задействован, по наличию во вместилище громадного пет…» – Клаус поднял голову от книжки. – Тут предложение обрывается, однако я предполагаю, что «громадный пет…» – это начало словосочетания «громадный петрушечный веник». Если в холодильнике находится громадный петрушечный веник, значит там зашифровано какое-то сообщение.
– Это я понимаю, – сказала Вайолет, – но при чем тут «эзотерические»?
– Мне кажется, что в данном случае это слово означает те продукты, которые редко используются и которые лежат в холодильнике подолгу, – ответил Клаус.
– Вроде горчицы или варенья, – кивнула Вайолет. – Понятно.
– «Получатель сообщения должен сначала найти собственные инициалы, как об этом пишет, например, один поэт-волонтер», – продолжал Клаус. – А дальше тут стихи:
Темнейшее из трех варенийУкажет верно направленье.– Такие двустишия пишет моя сестра! – обрадовался Куигли.
– Наверное, это стихотворение сочинила все-таки не она, – возразила Вайолет. – Его, должно быть, сложили, когда Айседоры еще не было на свете.
– Я тоже об этом подумал, – сказал Клаус, – но именно поэтому мне стало интересно, кто же научил Айседору сочинять двустишия. Может быть, какой-нибудь волонтер?
– Когда мы были маленькие, она училась у кого-то стихосложению, но я ее учителя не видел. Я занимался картографией.
– И твои познания в картах и привели нас в штаб, – заметила Вайолет.
– А твой дар изобретателя помог вам взобраться на Коварную гору, – добавил Клаус.
– А твои исследовательские способности нам очень на руку именно сейчас, – улыбнулась Вайолет. – Такое чувство, будто нас всему этому специально учили, а мы и сами об этом не подозревали!
– Никогда не считал картографию уроком, – сказал Куигли. – Мне просто нравилось этим заниматься!
– Меня поэзии и вовсе не учили, – отозвался Клаус, – но мне кажется, что тут говорится, будто внутри банки с самым темным вареньем спрятано имя того человека, которому предназначено послание.
Вайолет поглядела на три банки варенья.
– Абрикосовое, клубничное и ежевичное, – сказала она. – Самое темное – ежевичное.
Клаус кивнул и отвернул крышку с банки ежевичного варенья.
– Загляните, – предложил он и зажег фонарик, чтобы Вайолет и Куигли было хорошо видно. Кто-то ножом нацарапал на варенье две буквы: «Ж» и «С».
– Ж. С., – проговорил Куигли. – Жак Сникет!
– Но ведь послание не может быть адресовано Жаку Сникету! – воскликнула Вайолет. – Он же погиб!
– А вдруг тот, кто оставлял сообщение, этого не знал? – сообразил Клаус и стал читать свои записи дальше: – «Для того чтобы сделать объявление о сборе, при необходимости используется выверенный условный календарь, основанный на плодах. Понедельник обозначается одн…» Тут все снова обрывается, но мне кажется, что эти оливки – шифрованный способ сообщить, на какой день назначен сбор: понедельник – одна оливка, вторник – две и так далее.
– А сколько их в миске? – уточнил Куигли.
– Четыре, – ответил Клаус, наморщив нос. – Мне не хотелось их даже пересчитывать. С тех пор как Скволоры поили нас водными мартини, вкус оливок меня как-то не привлекает.
– Четыре оливки – это четверг, – сказала Вайолет.
– А сегодня пятница, – заметил Куигли. – До сбора волонтеров остается меньше недели.
Бодлеры закивали в ответ, и Клаус снова открыл записную книжку.
– «Любые приправы и пряности, – прочел он, – следует снабжать кодированными этикетками, отсылающими волонтеров к стихотворным шифрам».
– Что-то я не понимаю, – растерялся Куигли.
Клаус со вздохом потянулся за горчицей.
– Это место действительно сложное. Горчица – это приправа, и получается, что она должна отсылать нас к каким-то стихам.
– Каким образом горчица может отослать нас к стихам? – спросила Вайолет.
Клаус улыбнулся.
– Я долго ломал себе голову, – сказал он, – но в конце концов решил посмотреть на состав. И вот послушайте: «Уксус, горчичный порошок, соль, куркума, последний катрен одиннадцатой части „Сада Прозерпины“ Алджернона Чарлза Суинберна[41] и двунатриевый кальций – консервант, идентичный натуральному». Катрен – это четверостишие. Видите, ссылка на стихи оказалась спрятана в список ингредиентов!
– Отлично придумано, – похвалила Вайолет. – Состав продуктов никто никогда не читает. А стихи-то ты не нашел?
Клаус, нахмурившись, поднял чашку.
– Я нашел обугленный деревянный указатель «Поэзия», а под ним оказалась груда бумажного пепла, в которой обнаружился один-единственный клочок со стихами, и это как раз было последнее четверостишие одиннадцатой части «Сада Прозерпины» Алджернона Чарлза Суинберна.
– Как удачно, – удивился Куигли.
– Чуточку слишком удачно, – заметил Клаус. – Ведь библиотека сгорела дотла, и из всех стихов уцелел ровно тот отрывок, который нам нужен. Таких совпадений не бывает. – Он вынул клочок бумаги и показал его Вайолет и Куигли. – Как будто кто-то заранее знал, что мы будем его искать.
– О чем же тут говорится? – спросила Вайолет.
– Не слишком веселое четверостишие, – вздохнул Клаус и наклонил фонарик, чтобы прочитать стихи:
Отжив, смежим мы веки,Чтоб не восстать вовеки,Все, как ни вьются, реки –Вольются в океан[42].Дети вздрогнули и поближе придвинулись друг к другу. Стемнело, и они не видели ничего, кроме фонарика Клауса. А если вам когда-нибудь случалось сидеть в темноте с фонариком, у вас наверняка возникало ощущение, что за границами круга света кто-то крадется, а стихи о смерти в таких случаях самочувствия не улучшают.
– Жалко, что тут нет Айседоры, – проговорил Куигли. – Она бы нам объяснила, что означают эти стихи.
– Все, как ни вьются, реки – вольются в океан, – повторила Вайолет. – Как вы думаете, вдруг это про последнее убежище?
– Не знаю, – ответил Клаус. – А больше ничего полезного для нас я не нашел.
– А при чем тут корнишон и лимонный сок? – спросила Вайолет.
Клаус покачал головой, хотя сестра едва различала его в темноте.
– Это тоже относится к посланию, – ответил он, – но все остальное сгорело. В библиотеке я больше ничего стоящего не обнаружил.
Вайолет взяла у
