Джим весь остаток корабельного дня и всю ночь просидел у постели Спока. Коммандера держали на лошадиной дозе транквилизаторов – и они едва действовали. Спок лежал неподвижный, без кровинки в лице, обложенный ледяными термоодеялами, пристёгнутый к кровати ремнями, и пусто смотрел перед собой из-под полуоткрытых век. А ещё он горел. Температура была на семь градусов выше, чем составляло норму для вулканца.
Джим держал его за руку, наплевав, что кто-то может увидеть. Пашка сидел рядом с ним, всё время тормоша и подсовывая то чай, то яблоки, то любимые капитанские сандвичи.
Приходили и другие. Скотти, сейчас работавший с командой уцелевших инженеров над нейтрализующим силовым полем, забежал между сменами. Ухура и Чи приходили два раза, пытались разговаривать с Джимом и отвлекать его от непрерывного пяляния на монитор с показателями состояния Спока. Пришёл и Хендорфф-Кексик, потоптался в дверях, потом сел на свободный стул рядом с Джимом и начал рассказывать, как это грустно, когда кто-то близкий умирает, потом перешёл на то, как умерла его бабушка, пока Чи не зашикала на него и не выпихнула из палаты вместе с засунувшимся Цаем. Пришёл даже какой-то Айвил – Чи шёпотом пояснила в очередной раз заглянувшему Боунсу, что это их спасённый с Саратоги. Боунс прочитал по её взгляду как «чудесно спасённый». Он пришёл за руку с молодой девчонкой, которая была в первой партии саратогских эвакуированных – оказалось, они брат и сестра. Сулу просидел три часа, но этот, конечно, больше обнимал да успокаивал Чехова. Пришёл весь их алкогольный клуб, включая Хейли, опять раздававшего всем шоколадные батончики и поронявшего половину из них на пол.
И это только те, кого МакКой застал за свои недолгие визиты в палату – когда проверял состояние Спока и вводил новые дозы транквилизаторов и жаропонижающих. Так что посетителей, скорей всего, было больше.
МакКой понял, что как от медика, от него сейчас ничего не зависит, и ушёл биться за видеосвязь с Новым Вулканом вместо Джима. Он ругался со всеми и каждым, кто мог обеспечить трансляцию, был послан на чистейшем шотландском осерчавшим Скотти, дошёл до самой Осавы, вломился к ней на мостик и потребовал поставить задачу налаживания связи приоритетной для инженеров.
– Дело в том, что чинить нечего, коммандер МакКой. На такое расстояние и с учётом бури в ближайшие шесть часов мы просто не сможем установить прямую видеосвязь, – ответила уставшая женщина в капитанском кресле на его вопли. – А протоколы безопасности вы знаете. Мы не можем сдвинуть корабль с места, пока не очистим планетоид.
Боунс чуть не задохнулся от возмущения, но тут заметил кружку с остывшим кофе, пристроенный на ручке кресла падд с кучей голографий документации и отчётов, и слегка утих. Понял вдруг, что от Осавы-то, сейчас чертовски уставшей, действительно ничего не зависит.
– Но я могу вам сообщить и хорошую новость, – продолжила она, – мы сумели отправить на Землю сообщение обо всём случившемся. Вашему подопечному будет назначен суд. Учитывая обстоятельства, я бы сказала, что суд этот будет выигран в его пользу.
МакКой устало плюхнулся в кресло у инженерной консоли. Последние несколько часов он держался на стимуляторах и обезболивающих – и эффект, видать, начал выходить. А вместе с этим снова начинали болеть крылья. Он старался не думать, что это из-за Хана.
– Он больше не мой подопечный.
– Вы собираетесь сказать так же в суде?
– Нет, до суда я...
– Тогда советую вам не бросаться такими словами.
МакКой потёр лоб. Подумал – это было тысячи лет назад – как спал на голографическом диване, завёрнутый в Хановы крылья. У этих крыльев был неповторимый, очень красивый, здоровый и сухой запах. А потом снова вспомнил запах крови от пальцев Хана и ползающего в кровавых разводах человека. Тошноты картинка больше не вызывала – только усталость. Чего Хану стоило не отрывать адмиралу его чёртово крыло? Не было бы сейчас никаких дилемм.
– Мы тут все бросаемся словами, а как до дела доходит – ничерта не можем сделать, – сказал, обращаясь скорей к себе, чем к Осаве. Думал он в этот момент про Спока. – И спасти тех, кто нам доверился, не можем.
– Ваша команда с Ханом спасла триста с лишним человек. И Землю. Этого мало?
– Уж простите, адмирал, мою докторскую бестактность, но сразу видно, что в адмиральство вы попали не из медицинских рядов. Медикам тяжелей мириться с принципом «меньшего зла».
– Каждая жизнь ценна? – спросила Осава, почему-то слегка улыбнувшись.
– Всё верно, адмирал. Каждая.
Она помолчала, подперев рукой подбородок.
– Пятеро сверхлюдей выжили и будут в ближайшее время доставлены на Землю.
– Хан знает?
– Да. Скрывать было бы жестоко. К слову... капитан Кирк сказал спрашивать по поводу Хана вас. Можно ли ему доверять.
– Вы с ним говорили?
Она кивнула.
– С Ханом? Да, разумеется. Мне интересно ваше мнение.
МакКой молча уставился на панорамное окно, на котором было видно чужие, колючие звёзды и впереди – тёмное пятно дрейфующего планетоида. Для себя он давно всё решил, и защищать Хана надо было до конца; но теперь не мог открыть рот и сказать ни “нет”, ни “да”.
– Да, Хану можно доверять, – выдавил из себя наконец. – Просто держите под присмотром и не давайте... поводов для мести.
Осава кивнула, беря в руки падд.
– Как только возможность для связи появится, я вам сообщу.
МакКой вышел с мостика в чужой тёмный турболифт Корунда, скомандовал пятую палубу.
Крылья бессильно ныли за спиной. Он не мог, не мог, просто не мог ненавидеть чёртова Хана. Потому что понимал его боль – утраты, невыносимого горя и вот этого вот, когда тебе будто кусок собственной души вырвали. Без всякого удаления крыльев.
Где-то в глубине сознания, вопреки всем принципам о ценности жизни, он понимал и то, почему Хан оторвал крыло адмиралу-предателю. Не принимал – да; но понимал.
А ещё эта складная сказочка-теория объясняла, почему часто после потери родных люди начиняли терять и перья с крыльев. С каждым дорогим умершим уходит кусок собственной души. И…
МакКой панически стукнул по кнопке остановки лифта.
Навалился плечом на стенку, потому что собственные крылья снова заболели. Жутко, выворачивающе.
Стало вдруг предельно ясно, почему так страшно умерла Джо. Они с Джослин разорвали её душу пополам, разойдясь в разные стороны. Каждый умудрился наговорить многое… Они оба были виноваты. Не знали, не пытались понять, не думали… То, что малышка упала с крыши и умерла от переломов крыльев, было лишь следствием. Её крылья были сломаны ими в тот миг, когда каждый поставил свой эгоизм выше чувств дочери и
