А теперь он себя наказывал. Лелеял эту крыльную боль, винил то себя, то бывшую жену, то случай, утопал в жалости к себе, бездумно ненавидел мир, в котором дети погибают так рано и по глупой случайности. Вместо того чтобы открыть глаза, принять ответственность за случившееся… и жить дальше, всеми силами стараясь не допустить чего-то подобного.
Беречь свою теперешнюю семью. И их крылья.
МакКой сполз вниз, задыхаясь от сухих рыданий. Горло сдавило, и пришлось закусить костяшку, чтобы не завыть в голос.
И то, что крылья – душа, теперь не казалось ни страшным, ни странным. Как будто он знал это всю жизнь, а Хан только напомнил.
Он просидел минут десять на полу лифта, дрожа, давясь всхлипами и сжавшись в комок от боли в крыльях. Впервые за шесть лет просто оплакивал дочь и собственную чудовищную слепоту.
Потом боль в крыльных суставах начала стихать и позволила пошевелиться.
– Ладно, хватит соплей, в самом-то деле, – сообщил Боунс гнусаво стенке лифта, упираясь в неё мокрой от слёз ладонью.
Когда он спустя ещё минут семь зашёл в палату к Споку, там оставались только Пашка и Джим.
– Сделал что мог, – МакКой развёл руками на немой вопрос в глазах обернувшегося Кирка. – Буря, будь она неладна. Мешает связи. А бросить всё и лететь к Земле мы сейчас не можем, пока сохраняется опасность заражения.
Джим отвернулся, снова взяв Спока за руку.
Пашка грустно подпёр кулаком щёку, сплющив её, и сонно спросил МакКоя, сделать ли ему чего в репликаторе.
– Кофе, малой. Сливки и сахару побольше, чёрт с ней, с моей диетой.
Пашка кивнул и вышел из палаты. МакКой подсел к Джиму. Крылья болели. Внутри, в груди, болело сильней.
– Ты меня прости, Джим. За то, что скрывал про сыворотку... и за… за всю эту дребедень с Ханом.
– Не надо... так, – попросил его Джим, обессиленно склоняясь и потирая бровь. – Так обычно говорят, когда прощаются. И разговаривать при Споке так, как будто его тут, – невысказанное “уже” повисло в воздухе, – нет я тоже не хочу. Потом, Боунс, всё потом.
– Ну тогда давай хоть вычешу тебя, – в голосе прорезалась ворчливость, и МакКой с деланным недовольством оглядел участок форменки Кирка между повисшими крыльями. – Всё опушил к чертям, сколько можно? Помяни моё слово, через пару часов твоего пуха только что у коммандера в заднице не будет, потому что он в трусах.
– Ну да, так-то лучше, – Джим нашёл в себе силы усмехнуться и выпрямиться. Сейчас МакКой был как никогда благодарен ему за это.
Он сходил за медицинскими щётками для пуха, захватил ведёрко, принёс тряпку и губку. Сходил набрать воды. В медотсеке почти никого не было. Пострадавшие на Энти находились под наблюдением дежурной неполной гамма-смены, остальные давно больничное крыло покинули. По дороге МакКой остановился у репликатора и заказал на четверть стакана виски. Крылья снова начали ныть, и всё сильней.
Выпил тут же, залпом, занюхал (за неимением альтернативы) свежей губкой. Подождал, пока перестанет перехватывать дыхание и уйдёт мерзкий привкус из носоглотки. Где-то внизу, в инженерном, знакомо и мягко заурчали корабельные двигатели. МакКой уставился в пустоту полутёмного коридора. В соседней общей палате негромко стучали каблучки дежурной медсестры. Кто-то закашлял. Боунс мимолётно подумал, как там шепелявая Марта в карцере – крылья от совести не чешутся? И ведь такой ум у девчонки, но нет, надо было пойти с предателями. Теперь вся карьера коту под хвост. Подумал мельком про Романенко – куда его, без одного крыла, денут, и что происходит с людьми, лишившимися половины души, в целом. Про то, что за время инцидента с планетоидом и адмиралами на Энти погибло восемьдесят три человека. Подумал, уже дольше и внимательней, что Спок не протянет до стабильной связи. А значит, надо быть в это время с Джимом. До конца.
Крылья ныли и ныли.
– Чёртова жизнь, – ругнулся МакКой вполголоса в пустоту коридора. Без особой злобы. Ему просто хотелось сейчас уткнуться в чьё-то плечо лбом и уснуть. Да хоть бы и стоя.
Возвращаясь обратно в палату, в дверях столкнулся с Пашкой – кудрёнок нёс целый поднос, уставленный кофе и сладостями.
– О, вы вычёсываться собрались? – он даже оживился. – Значит, шоколадные коктейли я в тему сделал. И ватрушки. Если мне попутно пару перьев выдернешь, старпёрина, буду благодарен, чешутся невыносимо. Кстати, от тебя вискарём за километр разит. А что у тебя с Ханом?
Всё это он выдал одним потоком, глядя ясными своими глазищами, и МакКой, почти что под гипнозом, едва не ляпнул «что-то».
– У меня с Ханом неудачное кураторство. Давай, – МакКой подпихнул Пашку в крыло ведёрком с водой, – не загораживай проход старым больным докторам.
Джим почти задремал, пока Боунс привычно, успокаивающе водил губкой по основаниям его крыльев. Это было такое простое и привычное ощущение, что лежащий перед ним Спок начинал казаться страшным сном.
От внезапно запищавшего коммуникатора он едва не вздрогнул. Выронил губку МакКой, выматерившись, и, кажется, толкнув ведро (тоже, видать, ушёл в свои мысли), забулькал стаканом с кирковским коктейлем Павел.
Джим, ругнувшись, достал комм и принял вызов. Это была Осава.
– Капитан Кирк, – устало сообщила она, – Я вывела корабль из зоны шторма. Новый Вулкан дал связь. Вы можете назвать, с кем конкретно хотели бы связаться?
– Д… да!
Джим открыл рот, чтобы назвать Сарека, но осёкся. Этот вулканский гад хотел удалить крылья Споку и забрать с Энтерпрайз. Вряд ли он сейчас горит желанием помогать ему... как бы вообще от сына не отказался.
– Я жду, капитан Кирк, – чуть недовольно напомнил о себе голос Осавы.
Джим всё смотрел на лежащего в термоодеялах, бледного, как... очень бледный вулканец, Спока.
– Да. Да, свяжитесь с послом Споком.
– Хорошо, я запрошу его. Жду вас у себя в течение пяти минут.
Она отключилась. Сзади засуетился МакКой, собирая свои приспособы, Павел отставил кружку с коктейлем.
Джим поднялся на ноги, ощущая странную ломоту в крыльях.
– Мы с тобой, – заявил Пашка, распушившись. В стерильном свете он с недосыпу напомнил Джиму золотой шар. – Однозначно.
– Чего стоишь, беги! – МакКой дал Джиму несильный, но отрезвляющий подзатыльник. – Я следом,
