– Компьютер, имитация закрытой комнаты, протокол 17-408.
Вокруг них замерцала проекция стен, и в скором времени они оказались в уютной комнатке, словно бы внутри бревенчатого домика: заснеженное оконце, печка с потрескивающими в ней дровами, небольшой диван, накрытый клетчатым пледом, несколько подушек. Ничего лишнего.
– Садись, тогда уж и поговорим. Это Пашкина разработка, узнает, что я тиснул от неё код – неделю будет ходить взъерошенный.
Джим усаживается, машинально отмечая присутствие Чехова в куче деталей: рисунок на пледе (конечно, русские мотивы), чашка недопитого какао на столике, раскрытая книга рядом. Любил Павел создавать не просто комнаты, а жилые комнаты.
– Не переломится. – Он опирается локтями о колени, принимая удобное устойчивое положение. – Давай. От чего спастись? Это связано с тем, что ты выглядишь как после тяжёлой болезни?
– Примерно.
МакКой плюхнулся на диван. Эта голография была с имитацией тепловых эффектов, и он поёжился, опять завернувшись в свои крылья. Уставился на печную дверцу. В тонкую щель между ней и самой печкой пробивались оранжевые отсветы огня.
– Не знаю, поймёшь ли. Я тут впервые за шесть лет выяснил, что хочу жить.
– А? – Джим, нахмурившись, дёрнул головой. И где-то внутри него что-то очень интуитивное приготовилось к сильному шоку. – Ты… жить? В… в смысле?
МакКой кивнул, не пойми чему, он сидел, сгорбившись, сцепив пальцы и завернув вокруг себя крылья, и на Джима впервые накатило озарение: МакКой будет говорить с ним не как с младшим братишкой, а как… с равным. Может быть, он и настоящего Боунса видел давным-давно – в последний раз на похоронах его дочери в Атланте.
– В чём-то Хан оказался прав со своими крыльными сказками. Конечно, с душой он загнул, но благодаря ему я понял, что природа моей крыльной боли – психосоматическая. Это… чувство вины. За то, что я всё ещё живу и дышу, когда Джо… – он втянул воздух сквозь зубы, – ты понял, в общем. Вину не так-то просто заглушить, сколько бы ты себе рациональных доводов ни приводил, потому что… Я просыпаюсь ночами и думаю, вспоминаю, сколько бы ей теперь было. Пытаюсь представить, как бы она сейчас выглядела. И это… Это ад, Джим. Не приведи космос тебе когда-нибудь пережить смерть собственного ребёнка. А Хан… наверное, впервые за шесть лет хоть кто-то смог пробиться в эту топь и попытался вытянуть меня наружу. И я… ухватился. Пытаюсь выбраться из этой дряни. Это не то чтобы легко.
МакКой криво улыбнулся. Он любил дочь. Даже Джим умудрился привязаться к этой малышке за недолгое время знакомства.
Как же сложно сейчас найти верные слова для друга, впервые заговорившего с тобой о смерти любимой дочери. Поэтому Джим недолго молчит, прежде чем открывает рот.
– То есть… только сейчас? Все эти годы ты… хотя чего это я, это же на моих глазах происходило. Какой же я идиот… – трёт переносицу, – я знал, почему ты замкнулся в себе, но… ни разу же не подумал, что тебе нужна помощь.
– Прекращай давай, этого только мне не хватало. Вы и так помогали, ты и Пашка. Заменили мне семью, – МакКой, усмехнувшись, хлопнул его по плечу. – А в туалете ты застал не любовную сцену… ну или почти. Если бы не он, я бы просто от боли свалился на пол. И что-то мне подсказывает, что от сверхлюдя, положившего на тебя глаз, так просто не отделаешься.
– Вот не надо, Боунс. Хотел бы – придумал бы, как. И я готов за вас порадоваться, если Хан действительно безопасен и всё такое.
Он пожал плечами. Левое крыло дёрнулось, будто недовольное собственным движением хозяина.
– Поживём – увидим. Для начала надо выжить в этой заварухе, потом уже об остальном подумаем. Ты мне лучше скажи, сдвиги с Аляской есть?
Джим поднял на него взгляд, который, по идее, должен был сказать обо всём красноречивее любых слов.
– Нет их, Боунс. И не будет. Я всё ещё не плюнул на эту затею только затем, чтобы у людей было хоть какое-то действие перед глазами. Не будет Аляски – будем ждать сообщения флота, стуча палкой в небо и слушая отзвуки.
Он кивнул, будто другого ответа и не ждал. Поднялся с дивана, принялся расхаживать перед печкой.
– Ты про «Аврору» не вспоминал, случаем?
Заметно было, что говорить этого Боунс не хотел.
– М? – Джим вскинул брови. – Я помню про Аврору, конечно… но она-то тут при чём? Мы же не собираемся самоуничтожаться.
– Тут суть важна. Мы самоуничтожимся, либо… нас уничтожат. Как на той планете в системе Сигма-9. Помнишь, у них там была эпидемия, и половина незаболевшего населения начала сгонять заболевших в пустые дома и сжигать вместе с ними…
– Боунс, мы не больны, и ты это прекрасно знаешь.
Джим сам поднимается на ноги, разминает ладони.
– Слушай, старик, я понимаю, что ситуация у нас сложная. Оптимистом ты никогда не был, космос – дерьмо, я всё это помню. Но мы – здоровы. Это очевидно. Так что не паникуй, прошу тебя, и не разноси мысли такого содержания среди экипажа, хорошо?
Он посмотрел на Джима, как на вконец… пухового.
– Ты мне хоть один случай напомни, когда я сеял панику среди экипажа. Хотя бы один, чёрт тебя дери, Кирк! Ты меня за практиканта зелёного держишь или как? – и, задрав голову к потолку: – компьютер, отмена протокола.
Стены вокруг них замерцали и медленно растворились. Джиму показалось, что откуда-то из недр палубы донёсся вздох облегчения процессора – пока что материальные голографии занимали недюжинный кусок оперативной памяти корабельного компьютера.
– Пойдём пить чай. А тебе и поспать бы не мешало, дорогой мой, – ворчливо заметил Боунс. Он по-прежнему был бледный и похожий на человека, чудом выкарабкавшегося из смертельной лихорадки. Собрался развернуться, но почему-то замер, глядя Джиму под ноги.
– Я как давно тебя вычёсывал?
– Дня... четыре назад? – Джим тоже посмотрел себе под ноги. Там лежали клочки пуха, и довольно много. Очень много для четырёх дней.
– Повернись-ка.
Джим разворачивается, позволяя ему запустить пальцы в пух. Размышляет вслух:
– Это странно, он пока не должен, вроде… Да не молчи, что у меня там?
Бонус роется в его пуху. Это почти неощутимо, так, лёгкая щекотка.
– У тебя там перья, – произносит, наконец, очень странным тоном. – Довольно... дохрена новых перьев.
Пальцы исчезают из пуха.
– Спок расстроится…
Джим, чуть поёжившись, разворачивается к нему и замирает, увидев на лице Боунса неслабое удивление.
– Ну ты чего? Это должно было произойти рано или поздно.
– Но не сейчас же! Погоди... Что
