Его ж стрелы не берут, мечи не секут. Лапой ударит – смерть. Хвостом взмахнет – смерть. Зубами клацнет – смерть. А про огонь в пузе и говорить нечего.
Илья с самого начала битвы видел, понимал, что Горыныч – на нем. Кому другому? Хорошо постарался младой Демьянушка, многое сделал, долго на себя этот страх оттягивал – да не продержался до подмоги, не выдюжил.
А ведь Илья все это время к нему пробивался, на парящего в небе Змея поглядывал. Да только Горыныч то тут пролетит, то там – и все на крыльях. А Муромец – верхом, да не по ровному полю, а через толпы и толпы. И все к нему, все к нему – словно он палицу медом смазал. Так и искали, так и бросались наперерез.
Сначала бабушке Овдотье пособлять пришлось – иначе Лихо-Злосчастье и безо всяких Горынычей тут всех бы положило. Потом князя Владимирского выручить нужно было – иначе обезглавила бы татарва рать единую. Теперь, вот, со старым знакомым повстречался, сызнова на дубу сидящим. Словно в те былинные времена на часок воротился.
Но дальше уже мешкать – гибель для всех. Вон он как раз, Горыныч, сюда летит, зубами в воздухе клацает. Словно барбос дворовый муху ловит.
Не муха это, конечно. Не похужели глаза с годами, был Муромец по-прежнему зорок, словно в юности. Видел отчетливо, что вьется вокруг голов Великого Змея златоперый сокол. Встопорщенный весь, из хвоста несколько перьев выдрано, но задиристый донельзя.
А уж быстрый какой! Верно, ни одна птица на свете так скоро не летает, как меньшой из Волховичей – Финист Ясный Сокол.
И вел он Горыныча прямиком на Муромца.
Трехглавая тень делалась все больше, подлетала все ближе. Илья взял коня под уздцы и отошел к самой воде, почти коснулся сапогами набегающих волн. Неторопливо снял с крючка на подпруге щит и погрузил его в воду. Дождавшись, пока вымокнет, расставил ноги пошире, врыл ступни в песок, взялся покрепче за железное копье, прицелился…
Воздух прочертило черной вспышкой. Богатырь вложил в бросок всю силу, всю древнюю Святогорову мощь – и Горыныч словно врезался в стену.
– ГРАААММХХ!!! – выдохнули все три головы.
Крылья-паруса истошно забили. В грудь ударило так, словно с размаху пнул великан. Потеряв из виду сокола-оборотня, Великий Змей заметался, закружил на одном месте… и ему в бок садануло вторым копьем.
Первое шкуру не пробило. На груди Змея Горыныча сходилось сразу три шеи, смыкались сразу три хребта – и чешуйки переплетались там, как звенья булатной кольчуги, были прочнее любых зерцал.
Но на боках броня была чуть мягче. И второе копье пронзило ее, вошло на добрую треть.
Горыныч страшно заревел. Он бешеным взором окинул стоящего внизу человечка – и ринулся на него. Пасти распахнулись, и пламя пошло лавиной, всесжигающим бурным потоком.
Муромец что есть сил швырнул третье копье – и отбросил остальные. Вместо них он с резкого наклона подхватил щит – и спрятался под ним.
Мигом спустя его окатило огнем. Вода вскипела, исходя паром, а песок заискрился. Щит тоже вспыхнул – но скрывшийся под ним богатырь уцелел.
Горыныч пронесся над ним, как буря. Вздымая столбы пыли, он пошел дальше – а Муромец за его спиной скинул щит, поднял четвертое железное копье – и метнул вослед.
На сей раз Змей закричал так, что содрогнулась земля. Там, внизу живота, чешуи были особенно мягкими – и копье вонзилось на две трети длины, дошло до самых кишков.
Боль пронизала все громадное тело. Крылья словно застыли, Горыныч накренился, теряя высоту, теряя равновесие. И выправиться он уже не успел – слишком близко оказалась земля.
Десятисаженный змей рухнул с ревом, с грохотом. Борозду пропахал такую, что вековые дубы можно сажать. Добрых три дюжины хоробров передавил бронированной тушей.
Однако издохнуть даже не подумал. Раны и падение сделали Горыныча лишь злее. Стократ злее. Он поднялся на все четыре лапы, саданул страшным хвостищем, смахнув еще с дюжину человек, и изверг такое пламя, что чертям бы жарко стало.
Его окружило огненным кольцом. Три головы сеяли смерть щедро, без разбору – и никто не мог даже подобраться, даже подойти к ревущему чудовищу. Не зная, как тут взлететь, не имея простора для разбега, Змей Горыныч просто пополз по бранному полю, оставляя за собой горелую полосу.
Сейчас он даже никого не жрал. Просто убивал всех, кого видел.
– ГДЕ ТЫ, ЧЕЛОВЕЧИШКО?! – оглушительно ревел Великий Змей. – ПОКАЖИСЬ, НЕ ПРЯЧЬСЯ!
– Я здесь! – был ему ответ Муромца. – Выходи на бой, змеище!
Глава 41
Велет Усыня почуял усталость. Легкую пока совсем – но усталость.
Немыслимое дело. Небывалое. Он же велет. Велеты не устают, верно? Маменька говорила Усыне, что велетам усталость неведома. И батенька говорил то же самое.
Батенька сильный был, крепкий. Реки целые запруживал. Брал такой толстый длинный канат, привязывал к нему бревна – получались «усы». Этими-то усами он в одиночку мог реку перегородить, затор сделать, плотину. Когда доброго дела для – пашню там полить, еще чем-нито помочь, – а когда и скверное творил – ладьи сокрушал, села затапливал.
Велеты – народ буйный, от земли сырой, да от неба бескрайнего. Благо и худо толком не разбирают – что им хорошо, то и ладно. Таковы же, говаривают, предки древние были, да только того Усыня не знал, своими глазами не видал.
Хотя братья его и вовсе о таком не слыхали. Горыня среди них самый большой был, а Дубыня – самый сильный, зато Усыня – самый смекалистый, самый толковый. Маменька их общая ему чаще всех сказки сказывала, о старых временах рассказывала.
Когда-то по земле ходили великаны. И с неба когда-то тоже спускались великаны. Сходились великаны земные и небесные – и порождали велетов. Не таких больших, как великаны земные, и не таких сильных, как великаны небесные – но тоже крепких, ладных.
Мельчали, правда, велеты от поколения к поколению. Разрежалась великанская кровь, истаивала великанская сила. Даже полувелеты стали появляться – настолько уж крохотны иные стали.
С людьми почти что поравнялись.
А теперь вот Усыня устал. Утомился. Целый день мечом махал, людишек рубил – вот и показался предел даже велетовым силам.
Ну да оно ничего. Ничего. Людишки-то, они, поди, еще сильней устали. С ног скоро повалятся, поди. Маленькие они, людишки-то. Хилые. На них обычно дунь – так с ног и валятся.
То ли дыхание у Усыни такое мощное, то ли такое смердючее.
Сейчас велет бился с шестерыми разом. Одни с мечами, другие с топорами – только так он их и различал. Хотя был еще и особливо толстый, плечистый, в золоченом шлеме, с белыми волосами и бородой. Усы тоже красивые, длинные – почти как у самого Усыни.
И крепкий для человека. Хорошо держится. Усыня уж разок задел его мечом-то вскользь – думал, совсем убил.
Да он поднялся. Не менее чем воевода, вестимо. Поднялся и снова орет что-то,
