романтическое, прежде державшие расстояние десантники и местные девчонки слились в пары. Я, как и полагается после недавнего разрыва, тихо их ненавидел и продолжал уминать торт. Поверх крема и взбитых сливок поймал любопытный взгляд. Девушка, увидев, что ее заметили, смутилась и завела преувеличено важный разговор с подругой, продолжая посматривать в мою сторону. Я вдруг показался себе идиотом и только сейчас обратил внимание, что у меня нос измазан кремом. Пришло понимание, что это и стало причиной девичьего интереса к моей персоне. Нос вытер, торт расхотелось. Сидел, сложив руки и смотрел на танцующих думая о своем. Невеселом. Через пять минут обнаружил рядом ту самую девушку, что рассматривала меня. Светленькая, невысокая, худющая, с горящими глазами и большим ртом, который ее совершенно не уродовал. Она подошла ко мне и страшно стесняясь, спросила: – Можно пригласить вас на танец? – Меня? – звучало это совершенно по-идиотски, и у девушки в глазах мелькнул испуг неловкости ситуации. – Я Катя, – зачем-то сказала она и смутилась еще больше. – А я Олег. Танцевать не умею и надеюсь, что вы мне покажете, как это делается. Я по-прежнему не хотел танцевать, но не хотелось смущать девушку. Здесь все было по-другому. В отличие от Аллы, Катя была сущим дитем. Наивным, взбалмошным, романтичным и исключительно правильным. Поцеловались мы на первом же свидании в мою следующую увольнительную. Она при этом вспыхнула, вжав голову в плечи. Глаза зажмурила, а потом долго моргала, застенчиво и счастливо улыбаясь. Когда, я на втором свидании попытался позволить себе большее, снова вспыхнула, залепила мне пощечину, на чем свидание и закончилось. Еще через неделю я был прощен, и мы опять целовались, что доставляло и удовольствие, и неудобство одновременно. Это как перед голодным тем же тортом махать. Смотреть и вдыхать аромат можно, а вот укусить ни-ни. У меня впервые был тот тип отношений, в которых я казался себе матерым, повидавшим жизнь самцом. Это в двадцать один год-то. Но рядом с доверчивой девочкой, младше меня всего на два года, я ощущал себя мачо. Катя была не дурой, но невероятно наивной. Начитанная, училась в педагогическом университете, загоняла меня, прежде, считавшего себя эрудитом, в тупик, разговорами о Багрицком, Нарбуте и оригинальном слоге Ирины Одоевцевой. Все у нее были хорошими, добрыми, а злых людей нет вообще. Так как их можно исправить. И так во всех суждениях, вплоть до политики, о которой она постоянно философствовала. Наивно, но категорично. Это тоже доставляло некоторое неудобство и большинство наших разговоров сводилась к тому, что она что-то говорила, я слушал, стараясь выглядеть не слишком снисходительно. Это все пока она с реальностью не столкнулась. Но с Катей было легко, хорошо. На нее было просто приятно смотреть и приятно слушать. Я подумывал, что может быть это и есть моя судьба? И, что контрактную службу есть смысл начинать женатым? Тем более, что девушке я не просто нравлюсь, она влюблена. Мужчины такое тоже замечают. Мои мысли принимали чисто житейское направление. Меньше чем через месяц заканчивается срочная служба. Договор на контрактную, я уже подписал, теперь ждал распределения. Раньше брали желающих уже после года службы, а, когда-то, лет сто назад, вообще, после трех месяцев, но с тех пор конкуренция значительно выросла. Служить можно или здесь или в ЦВО, неважно. А женатого при распределении сразу ставят в очередь на квартиру. И ждать недолго – год-два, а то и сразу дадут. Как-то жизнь наладится. Самое главное, девушка правильная. Хоть и встречаемся всего два месяца. И то в увольнительных, да в частых дедовских самоволках, но человека-то видно. За неделю до дембеля ко мне подошел Вадик. Тот самый. “Дитя Бухенвальда”, “Зомби” и Алкин трахаль. Подозреваю, что не единственный. И это мужа в расчет не берем. Он поздоровался, я ответил. Смотрел на него безо всякой неприязни. Его-то винить не в чем, да и забываться начала эта дурацкая история. – У меня к тебе разговор. – Слушаю, – ответил я. Мы стояли у заваленного дырявыми черно-желтыми листьями, клуба, которые РЭХ не мог убрать, так как два дня назад, сдуру залетел на стрельбище. Кто его программировал, по сей день выясняли, но пока мы справлялись вручную, метлами и граблями. Точнее не справлялись. Кто палил, не выясняли. Это было ясно. Позавчера обучали стрельбе салаг осеннего призыва, и они приняли робота за мишень. Моросил противный дождик, призывавший или к стихотворчеству, или к запою. Было холодно, я шел с занятий по боевой подготовке, где свалился с аэрокрыла и хотел быстрее дойти до стрельбища. – Тут такое дело, спрашивать, знаешь ли ты Аллу, бессмысленно. Ты знаешь, – утвердительно начал Вадик. – Поэтому сразу к делу. – Я уже сказал – слушаю. Что ему надо? Неужто отношения выяснять собрался? Но Вадик нервно поежился и продолжил: – Она злая последние два месяца. Причем с каждым разом все злее. Я ее больше месяца не видел, мне увольнительные не давали, так последний раз, вчера, то есть, она реально психовала. Из-за того, что ты ее послал. – Дальше что? На хрена мне эта информация? – Да как сказать. Есть в этом что-то забавное. Я ее трахаю, а она о тебе рассуждает. Злится. – Тебя это смущает? – Ничуть. Мне главное процесс. Еще один “взрослый”. – Тогда, раз ты сообщил мне о ее настроении, думаю разойдемся. – Я так главное и не сказал. У тебя ведь днюха завтра? – И что? – Она об этом знает. И как-то странно говорила о подарке, который тебе приготовила. – Каком еще подарке? – В том-то и дело, что я не знаю. Но она знает и о девушке, твоей новой. Кате, кажется? – Откуда?! – Не знаю. Но Алла, что-то говорила, что раз ты такой чистюля, то она собирается тебе немного грязи в жизнь подкинуть. – Что она задумала? – Говорю же, не знаю. Она и об этом, думаю, пожалела, что сказала. Но она ни о чем другом говорить не может. Все время злая. Здорово ты ее задел. – А про Катю, что говорила?! – Ну, что-то вроде “чистюля”, здесь она материться начала. И самое главное, что мне
Вы читаете Лес проснулся (СИ)
