Он размышляет над ответом. Или же, как и я, толком не знает, что сказать. Несколько раз сжимает и разжимает кулак над поверхностью стола и задумчиво смотрит на него. Я вижу, что костяшки его пальцев красные и израненные.
– Я двинул кулаком в стену, – говорит Роберт таким тоном, словно его мысли находятся где-то далеко. – Мне почему-то показалось, что это поможет. Но ничего не изменилось…
– Здесь? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает он. – В школе.
Потом мы какое-то время сидим молча.
Я облизываю губы. Они сухие, и на них еще сохранился привкус губ Макса. Но сейчас я больше не хочу вспоминать о нем.
Наконец говорю:
– Не понимаю.
Сама не знаю, утверждение это или вопрос. Я снова произношу эти слова, и теперь они звучат как молитва.
– Не понимаю.
Роберт кладет на стол руки ладонями вниз. Они у него огромные и грубые, не соответствуют тонким запястьям.
– Да, – соглашается он. – И я тоже.
Я не знаю, говорим мы о Туне или Эмми, или о Сильверщерне. Пожалуй, обо всем сразу – или ни о чем.
Мои губы дрожат, я сжимаю их крепче.
– Там есть вода, – говорит Роберт и кивает в сторону мойки. На ней стоит керамический кувшин.
Я вопросительно приподнимаю брови.
– Я нашел его в шкафчике, – объясняет Роберт. – Он показался мне наиболее подходящей посудой.
– А откуда вода? – интересуюсь я.
– Сходил к реке, – объясняет Роберт. – Где-то час назад.
Слышу шум на втором этаже.
– Ей уже давали пить? – спрашиваю я Роберта.
Он смотрит на кувшин с водой в моей руке. Его ресницы ужасно светлые, почти невидимые, короткие и густые.
– Нет, – говорит он, предпочитая не встречаться со мной взглядом. Слова даются ему с трудом, он продолжает сквозь сжатые зубы: – Я не могу думать о том, что она там, наверху. Не могу. Мне сразу вспоминается то, что она сделала, и Эмми, и я просто хочу…
Он с такой силой сжимает кулаки на столе перед собой, что не до конца зажившая ранка на одной из его костяшек раскрывается. Крошечные капельки крови, выступившей из нее, похожи на драгоценные камни.
Мы снова долго сидим молча; я не знаю, что сказать. Но потом Роберт сам нарушает тишину.
– Отнеси воду наверх. Ей тоже надо попить, – говорит он тихо.
Меня одолевают сомнения.
– Если услышишь, что я топаю по полу, поднимайся.
Роберт медленно кивает.
– О’кей.
Его кулаки по-прежнему крепко сжаты.
Тогда
Эльза просыпается, когда Ингрид открывает дверь комнаты. Она задремала сидя на стуле, притулив голову к стене. Вероятно, спала с открытым ртом, поскольку в горле у нее сухо, а зловоние, царящее в комнате, словно осело пленкой на языке.
– Как дела? – тихо спрашивает Ингрид.
Снаружи по-прежнему темно; горизонт начинает чуть светлеть. Наверное, еще ночь. Ингрид выглядит как тень.
– Хорошо, – так же тихо отвечает Эльза, чтобы никого не разбудить. – Все хорошо.
Новорожденная девочка спала лучше, чем любая из собственных дочерей Эльзы; правда, дважды просыпалась и хныкала, но сразу погружалась в сон, как только Эльза начинала качать ее.
– Малышку покормили? – спрашивает Ингрид, глядя на спящую Биргитту.
Эльза качает головой.
– Я не осмелилась разбудить ее, – признается она.
Она не представляет, что ей делать. Девочка наверняка уже должна была проголодаться. Эльза дала ей пососать носовой платок, смоченный молоком из школьной столовой; она знает, что этого недостаточно, но все равно не может заставить себя приблизиться к Биргитте, тем более разбудить ее.
Гиттан спит уже со вчерашнего вечера. И Эльза боится, что она может натворить бед, когда проснется. В состоянии ли бедняжка осознать произошедшее?
Ей не видно лица Ингрид в темноте, но она различает, как та кивает.
– Да, – говорит она. – Я понимаю тебя.
По тону Ингрид Эльза слышит, что та разделяет ее опасения.
Ингрид садится на пол рядом с Эльзой и смотрит на младенца, спящего рядом. Они сложили простыни в несколько слоев и сделали некое подобие люльки. Дагни хотела было принести старую детскую кроватку, но Эльза быстро объяснила ей, что они не могут привлекать к себе внимание.
– Как нам доставить их на станцию? – спрашивает Ингрид.
Эльза опускает плечи; на душе у нее тяжело.
– Не знаю, – отвечает она. – Но, думаю, мы можем прогуляться туда вместе. Это не так далеко. Если все сделать быстро и в последний миг, нас просто не успеют остановить.
Ингрид тихо вздыхает, но даже это звучит очень громко в ночной тишине.
– Ты поедешь с ними? – спрашивает она наконец.
– Да, – Эльза кивает. – Я возьму их с собой в Стокгольм. Моя дочь живет там.
– Маргарета, – говорит Ингрид.
Эльза кивает. Она не знает, видит ли это медсестра.
– Как ты собираешься поступить со Стаффаном? – интересуется Ингрид.
– Я напишу ему, – отвечает Эльза. – Когда приеду туда. Когда они… когда мы будем в безопасности.
Далеко от Сильверщерна.
Далеко от пастора Матиаса.
– Я не понимаю, как все могло так получиться, – медленно произносит Эльза; данная тема слишком тяжела для нее, и она никогда не повторила бы то же самое при дневном свете.
– Я тоже, – тихо отвечает Ингрид.
Ни одна из них не называет имя человека, о котором, как кажется Эльзе, обе они сейчас думают. Ни одна из них не упоминает Айну. При одной мысли о ней у Эльзы сердце обливается кровью. Айна, ее любимая младшая девочка…
Увидятся ли они когда-нибудь снова?
«Наверное, нет», – думает Эльза, но в этом ей придется винить только себя саму.
Какая мать бросит свою дочь?
Малышка снова начинает шевелиться и хныкать, и Эльза поднимается со стула. Колени хрустят, шея болит. Они слишком стара, чтобы спать не на кровати.
Эльза наклоняется над девочкой, берет ее в свои объятия и осторожно качает. Но на этот раз малышка явно не собирается успокаиваться; она кричит все громче. Эльзу всегда удивляло, как, при столь маленьком теле, младенцы способны издавать такие громкие вопли. Она пытается утихомирить девочку, тихо напевает ей, но та не замолкает. Если она продолжит в том же духе, кто-то может услышать ее и наведается к ним…
Когда внезапно вспыхивает свет, Эльза несколько раз моргает, чтобы к ней вернулась способность видеть. Это Ингрид зажгла свечу; она стоит с ней в руке и озирается.
– Где тряпка? – спрашивает медсестра.
– Молоко закончилось, – отвечает Эльза и кивает в сторону угла, где лежит пустая чашка.
– Она, пожалуй, может пососать тряпку, – предлагает Ингрид, но Эльза качает головой.
– На ней уже ничего не осталось, – говорит она. – А потом, девочка голодна, и это ничего не даст.
От волнения у нее начинает ныть живот.
Она оглядывается и вздрагивает, когда ее взгляд падает на Биргитту.
Та тоже проснулась. Естественно, только покойник смог бы
