— Кто сказал? — она натягивает чулки. — Значит так, Рен, я участвую во всем, во что ты втягиваешь нас с самого рождения. И я все выдержала. Может, я не такая уж и ученая, но у меня гораздо больше ума, чем у половины парней, а интуиции побольше, чем у тебя. И даже если тебе это не нужно, это нужно Бриллу, потому что я не позволю тебе присматривать за ним ради меня. И я не позволю, чтобы моему лучшему другу и будущему отцу моих детей без меня оторвали голову.
Я изумленно смотрю на нее.
Она абсолютно серьезна.
Она надевает туфли.
— Конечно, я не стану стричь волосы, но я заколю их покрепче, и мы найдем мне кепку. А теперь… — она останавливается и поднимает глаза. — Как нам найти мужскую одежду, не привлекая внимания? Потому что, если мы попытаемся украсть ее у наших отцов, нас запрут в наших комнатах до окончания конкурса.
Я щурюсь на нее и покусываю изнутри щеку. Это либо гениальная идея, либо наихудшая из всех. Я склоняюсь к последнему.
Она выгибает бровь.
— Я приняла решение, так что перестань вести себя так, будто у тебя есть право принимать его за меня. А теперь, ответь на мой чертов вопрос.
Я расслабляюсь и через мгновенье киваю ей с легкой улыбкой.
— Хорошо, довольно справедливо. За исключением одежды… — я пожимаю плечами. — Я собиралась заскочить к могильщику, чтобы позаимствовать что-то у трупа.
Она фыркает.
— Конечно, собиралась, — но поскольку это Селени, она даже не спорит.
Мы молчим, пока загружаем корзины выпечкой и выскальзываем за дверь, пока мама с папой нас не услышали.
Дождь льет как из ведра, пока мы с Селени разносим продукты — печенье и лепешки постоянным клиентам, пироги Лабиринта тем, кто может позволить себе праздничный завтрак. В каждом посещенном нами доме все говорят только о предстоящей вечеринке. Мы слушаем, вежливо дрожа у их печей или на крыльце, пока вода потоками стекает с нашей одежды.
— Вы пойдете в Холм Мэнор этим вечером, леди? — интересуются отцы.
— Да, — отвечаем мы.
— Надеюсь, у вас найдется что-то нарядное, я слышала, вечеринка будет экстравагантной, — улыбаются жены. — Ходят слухи, что мистер Холм привез фрукты и мясо с Райнских гор. Может, будут даже стейки из василиска.
— Мясо василиска ядовито, — вежливо говорю я, считая, что они должны знать на случай, если им когда-нибудь предложат.
— Есть ли молодой человек, на победу которого ты возлагаешь надежду, Рен? — спрашивают старые приятели.
— Нет, — потому что мы с Селени не мужчины.
К тому моменту, как все продукты доставлены, наша одежда и волосы промокли до нитки, а тела промерзли до костей. Мы поднимаем повыше корзины в руках и ныряем вниз по переулкам к старой портовой церкви, затем через передний двор на задний, где, по словам миссис Менч, периодически прогуливается ее покойный муж. Что весьма прискорбно, учитывая, что он ушел в могилу, надев костюм, который был на нем в момент рождения, то есть ничего, а это большая травма для того, кто увидел бы его в наши дни.
Мы с Селени аккуратно обходим надгробия и приближаемся к хижине могильщика, расположенной в дальнем конце кладбища. Я достаю два сохраненных пирожка и стучу в узкую дверь.
— Мне нужны два комплекта мужских костюмов, говорю я, когда старый Тимми отвечает. И пихаю ему под нос пирожки. — Примерно моего размера, если есть.
— Мальчишечья одежда? — он смотрит на меня, на пирожки, затем на Селени прежде, чем кивнуть и исчезнуть. Через минуту он возвращается и сует одежду в руки Селени прежде, чем взять у меня пирожки. — Передай отцу мои надежды, что твоей маме станет лучше.
— Спасибо, — все, что я говорю, и дверь закрывается, а мы с Селени поворачиваемся и спешим к моему дому.
Мы только убрали корзины и закончили переодеваться в праздничные платья: она — в платье, которое было на ней сегодня утром, и уже высохло от тепла духовки, я — в ее старое платье из желтого хлопка, от которого мои глаза кажутся золотыми. Я едва заканчиваю со шляпой, достаточно гибкой, чтобы мои волосы выглядели заколотыми, а не остриженными, когда с порывом холодного воздуха в дверь входит папа. Он совершенно запыхался и выглядит немного возбужденным, но я отмечаю, что дождь прекратился. Я похлопываю по широкополой шляпе, низко надвинутой на глаза.
— Все в порядке, па?
— Да, хорошо, просто еще раз проверял девочку Строу, — он снимает пальто. — Как мама?
Я останавливаюсь на полпути к маминой комнате с чашкой горячего чая в руках, словно объясняя. Он кивает и идет за мной в их комнату, где забирает чай и ставит его на тумбочку.
— Рен здесь, чтобы увидеть тебя, — говорит он, а я хмурюсь, потому что она и так это видит.
Мама улыбается и поднимает голову. Она манит меня к себе, указывая туда, куда она смотрела — на крыши домов, которые ведут к морю, где из-за рассеивающихся дождевых облаков выглядывает солнце.
— Как ты себя чувствуешь?
Она кивает и обнимает меня, а я стараюсь не смотреть на кровавое пятно на ее подушке. Ее волосы и кожа пахнут сиренью, болезнью и домом. Все, что я могу — это не сжимать маму слишком сильно, потому что с напоминанием о вчерашнем откровении нахлынули страх и горе, что все происходит быстрее, чем должно, что я только одолжила одежду мертвецов, даже когда все во мне кричит, что смерть не слишком далеко от наших дверей.
Я чувствую ее позвоночник и ребра через тонкую ночную сорочку.
Я опускаю на нее взгляд и внезапное чувство стыда за то, что иду в Лабиринт, перехватывает мне горло. О чем я думаю? Вот где я должна быть. Я нужна ей здесь, возможно, в последние дни или недели. И все же, я бы все отдала, чтобы тут не находиться.
Я заставляю себя улыбнуться.
— Я пропущу фестиваль и просто останусь с тобой, мам. Селени может идти, а…
— Иди, мы не будем этого делать, — говорит папа позади меня. — Вы с Селени соберетесь и пойдете развлекаться. Мы с мамой прекрасно обойдемся без тебя. Без шума даже счастливее, — он подмигивает. — Мы оба будем здесь, когда ты вернешься.
Не обращая на него внимания, я крепче обнимаю маму и прижимаюсь к ее теплой щеке.
— Чего ты хочешь, мам?
— Я хочу, чтобы ты была храброй, — шепчет она.
— Конечно. Это не…
Ее пальцы находят мою руку и удерживают на месте, в то время как другая рука приподнимается, чтобы поправить шляпу на моей голове. Она прижимается своей щекой к моей, на губах мамы слабая улыбка. Она гладит меня по голове и шепчет:
— Я
