— Не твоим поганым ртом говорить о моем чуде.
— Л-ладно, л-ладно, я все понял, я… Я раскаиваюсь… Только отпусти! — Почти жалобно прохрипел крепыш в ответ, — Я дам ему на лечение денег… Да сколько угодно достану и тебе и ему хватит…
— Сначала ты ответишь за содеянное. В полной мере, а потом посмотрим.
Керод сглотнул подступивший ком, и уже весь покрылся мурашками, представляя, что с ним сделают. Он за секунду перебрал все возможные варианты от банального изнасилования до кастрации и жестокого убийства, поэтому, уткнувшись в кровать лбом, практически заревел. Его тело била мелкая дрожь настоящего животного ужаса.
— Он же выжил, мать твою! Выжил же… Я раскаиваюсь, чего тебе еще надо, блядь? Искалечить меня решил? Ну, давай! Давай, сука, но лучше потом убей! Если выживу, то я и тебя и твоего петушка в лоскуты порву! И всех ваших родственников тоже! — Орал пленник сквозь слезы. Он стиснул зубы до скрежета, напрягся и зажмурился, мысленно прощаясь со своими причиндалами.
— Думаешь, я тебе хер отрежу и в горло засуну? Это слишком просто. Я не убийца и не изувер, в отличии от тебя. Я просто немного на тебе сыграю, и тебе это понравится, — пугающе равнодушно заявил Шед, медленно разжимая пальцы. Он, едва касаясь, пробежался по телу верх и замер на неразработанной сжатой дырке, словно изучая ее.
— Блядина, ты что, петуха из меня сделать хочешь? Петуха из Керода? Выкуси! Никогда этого не будет! — Огрызнулся полукровка на повышенных тонах, обрадовавшись, что самое дорогое все-таки останется при нем, даже воспрянул духом и почти перестал дрожать. Вот только лерментис молча скользнул внутрь в ту же секунду и стало совсем не до смеха, ведь по звериному телу пробежала странная теплая волна, стоило лишь слегка приласкать самое сладкое местечко внутри.
— Ты уверен? А почему течешь, как сучка от самых обычных ласк? Да ты прирожденный петушок, кончишь почти от любого хрена в своей заднице, — грабитель аж взвыл от отчаяния, осыпая самой отборной и мерзкой бранью своего мучителя и нервно сжимаясь на пальцах, но при этом действительно продолжал течь, да еще и захлебываться в собственных слюнях, словно его туша вторила ледяным словам чернокрыла. Всю свою жизнь верзила пользовался преимуществами своей животной натуры, как в постели, так и в драках, а теперь, она же и предала его.
— Бля-адь, — проскулил Керод, едва сдерживая стоны, — Пожалуйста… Хватит! Прекрати!
— Но тебе же приятно, зачем же это прекращать? — Шед добавил еще один палец и более настойчиво взялся за неразработанную дырку, бережно ее подготавливая.
— Ты что не понимаешь… Ты тупой? Мне нельзя! Мне по статусу не положено, меня в петухи тогда запишут, если узнают… Даже есть из одной посуды со мной не будут… Нельзя мне… Нельзя. Лучше… Просто замочи меня! Или отрежь все… — Уже во весь голос всхлипывал обреченный, борясь из-за всех сил с собственной похотью, но проигрывая эту схватку вчистую, — Пожалуйста… Я прошу тебя…
— Я тоже просил не топтать мое чудо, — безэмоционально ответил Шед, ловко поворачивая пальцы внутри, от чего верзила почти взвыл, только его вой быстро перешел в громкий, практически животный сладострастный стон, а стенки задрожали, тесно обнимая мучителя. Лерментис чуть улыбнулся, уголками губ и, покинув разгоряченного пленника, быстро принялся раздеваться, после чего перешагнул через скинутую одежду и залез на кровать.
Керод во время легкой передышки, что ему подарили, еще несколько раз пытался умолить лерментиса вперемешку со стонами, что выглядело непередаваемо жалко. Юноша грубо вцепился в его короткие волосы и задрал голову на сколько мог, а затем наклонился к вспотевшей морде.
— Ты будешь послушной и сладкой сучкой для всех своих бывших дружков. Они с радостью пустят тебя по кругу, вспоминая твои бывшие заслуги. Может, ты даже кончишь под ними? Твое тело к этому располагает. А я просто потрусь о тебя сейчас, как терся о сотни других уродов в своей жизни, и забуду твою вонючую тушу. Забуду мерзкий вкус твоей кожи и твою уродливую задницу я тоже забуду. Потом. Через два десятка горячих ван — точно! — Вложив в свои слова побольше ненависти, практически прошипел Шед и смачно плюнул на вспотевшую широкую спину поверженного врага. Когда крылатый разжал хватку, Керод просто уткнулся лицом в простыни, громко рыдая, и дрожа всем телом, почти так же, как Велиан в ту проклятую ночь.
— Н-не правда… Я… Я не сучка, — повторял про себя сломленный и обескураженный буйвол, сквозь всхлипы и стоны, с которыми ничего не мог сделать. Его разгоряченное тело, голодное, привыкшее подчиняться собственным звериным инстинктам буквально умоляло, что бы вновь задели сладкую струнку внутри, чтобы заполнили и хорошенько отодрали. И от этого чувства, и слов Лерментиса стало поистине больно и гадко. Лучше бы его насиловали, рвали, избивали сейчас, чем ощущать, как пылающий твердый член медленно проникает, пробивая себе дорогу вполне ласково и осторожно, и желать его всем естеством. А уж стоило шипчикам проехаться по стенкам внутри, как грабитель чуть не заскулил от восторга. Он глотал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, захлебывался собственными слюнями и бесстыже тек, мечтая только об одном — насадиться до упора на этот чудесный жезл и ненавидел себя же за это.
— Нет, ты — сучка. Моя сучка, — процедил с презрением чернокрылый и от души хлопнул по взмокшему бедру своего врага, сразу переходя на бешеный темп, тот самый, который и жаждало тело полузверя. Когда же Шед обхватил ладонью мощный и влажный от смазки ствол, то на его заклятого врага практически сразу обрушился необыкновенный оргазм. Взвыв, срывая голос, забившись так, что юноше даже пришлось отстраниться, Керод кончил столь яростно, напрягая все свои мускулы, изливаясь на кровать и собственные бедра, что веревки не выдержали и лопнули под силищей этой беснующейся от наслаждения твари. Но мститель даже глазом не моргнул, глядя как это залитая семенем и смазкой, вспотевшая хрипящая туша, отдышавшись, откинув разорванные путы и палку, которой распирали его щиколотки, села на край постели. Шед молчал. Он смотрел абсолютно равнодушно на монстра, сломавшего ему всю жизнь, гордо выпрямившись и расправив крылья. В свой, возможно, последний момент, он вспоминал только Веля, его улыбку и детский взгляд, его локоны, разбросанные по подушке… Губы, такие сладкие.
— Блядь, — пробормотал Керод, утирая слюнявую морду
