— Разберемся, — все так же безучастно ответил Зеркат надоевшему мужчине.
Еще пара десятков грузных шагов по серому коридору, два поворота — и крупногабаритный служитель закона оказался у тяжелой стальной двери своего родного кабинета. Под ней, на огромной скамье, и правда сидел невзрачный бледный паренек, с пустым затравленным взглядом, и нервно постукивал пальцами по собственным коленкам. Еще вчера этого паренька звали Гансом, но похоже, что совсем скоро он станет очередным безымянным трупом.
— Ну, я старший хранитель. Чего цирк было устраивать? — начал разговор Зеркат весьма резко. Его громкий, хрипловатый голос звучал спокойно и устрашающе одновременно из-за звериных ноток.
Незнакомец оцепенел, рассматривая необъятную фигуру, нависшую над ним, и, кажется, дар речи потерял. Перед ним стоял самый настоящий шерз, один из тех, что, по обыкновению, трудятся на стройках да каменоломнях. Серокожий, здоровенный шерз с огроменными руками, мощными короткими ножищами, черными глазками-бусинами и острыми ушками, торчащими из аккуратно подстриженной копны темно-серых волос. И все это было одето в традиционную темно-синюю форму старшего хранителя закона с серебряными пуговицами, белым аккуратным кружевным воротничком и манжетами (смотревшимися весьма нелепо на чудище).
— Простите… мне нужен…
— Кто-то другой? Ты что, ксенофоб? — усмехнулся монстр, аккуратно отпирая дверь в собственный кабинет, едва касаясь пальцами, чтобы не сломать ключ и замок, как бывало не раз.
— Нет! — воскликнул Ганс, съежившись от ужаса. Здравый смысл подсказывал: не надо расстраивать создание весом под тонну… и облеченное властью, к тому же. — Я просто… мне нужно…
— Заходи, разберемся, — подхватил одной рукой ошалевшего юнца и занес его в «родные владения».
Кабинет оказался довольно скромненьким и тесным, особенно для своего внушительного хозяина, зато мебель здесь поистине восхищала. А как иначе, она же из оренийского дуба да еще и выполнена на заказ специально для нужд исполина, который обычный стол или табурет уничтожит за день.
Едва юноша заполз на один из стульев, напротив него уселся сам Зеркат и уже привычно достал кипу бумаг, готовясь к нудным заполнениям протоколов.
— Представься для начала, — посоветовал он, не поднимая равнодушных глаз.
— Меня зовут Ганс. Я сын мельника Аврентино… Внебрачный. Поэтому в семью меня не взяли, но всем необходимым я был обеспечен…
— Так, стоп, — кольнул придирчивым взглядом собеседника, отчего тот резко запнулся, — ближе к делу давай.
— Хорошо, простите… Понимаете, меня могут убить… то есть скорее всего убьют, если вы не спасете меня от этого чудовища!
— Вдохни, выдохни и с самого начала давай. Кто там тебе угрожает и почему?
Ганс боязливо осмотрелся, а после чуть подался вперед и едва слышно прошелестел:
— Келгар Редрайти. Новый судья.
☆☆☆
Келгар остервенело впился в артефакт (почти что до трещин на его зеркальной поверхности), он ждал этот миг, предвкушал его, прокручивал в голове тысячу раз. Сладчайший миг совершившейся мести! От семейства его заклятого врага не осталось никого, кроме одной девчонки, которую изнасиловал и обрюхатил мерзкий уродец, и теперь, когда она сломлена полностью, можно заглянуть в выплаканные пустые глаза и насладиться ее страданиями… теперь…
Равнодушное зеркало, в отличие от Ганса, передавало события с абсолютнейшей точностью, не жалея чувств своего хозяина. Вот и в этот раз оно отразило просто «невообразимые» мучения юной особы, облаченной в чистейшую ночную рубашку с рюшами и укутанную в одеяло. Кудряшки Лиа, которые уже давно должны были стать нераспутываемым войлоком, игриво переливались, разбежавшись по подушкам, а в ее «пустых» глазах горели задорные огоньки, которые можно встретить разве что в глазах счастливого ребенка.
В настоящий момент девушка неописуемо «страдала», когда ее уговаривали съесть немного манной каши. Эш терпеливо предлагал еще одну последнюю ложечку, а Лианейн, в свою очередь, упорно воротила носик от нелюбимого завтрака в лучших традициях капризных принцесс.
Келгар с минуту взирал на данный фарс, отраженный в мутной поверхности артефакта, сжав его тяжелую раму до предела своих сил. Еще немного, и бедное магическое зеркало полетит в ближайшую стену.
— Нет, этого не может быть… не может… Она просто обезумела от горя! Она просто… — мелькнуло в голове судьи. — Вдруг и правда дочь заклятого врага безумна? Ведь не может же она наслаждаться компанией этой омерзительной твари с десятком щупов, что копошатся на полу, подобно змеям? Не бывает так!
После долгих уговоров малышка героически съела целых три ложки ненавистной каши, состроив невероятно страдальческое лицо при этом. Арига не мог не наградить за столь невероятный подвиг и, поставив миску на столик, наклонился к своей девочке ближе, обнимая ее парой щупов. Сейчас она слишком хрупкая и слишком ранимая, поэтому прикосновения монстра оказались почти невесомыми, но и этого хватило, чтобы потерять голову, отдаваясь вполне невинному и легкому поцелую с любимым.
— Еще ложечку ради меня? — прошептал Эш, с трудом отрываясь от самых желанных губ на свете.
— Не дождешься… — Лиа прошелестела ответ очень тихо, но все равно в ее голосе звучали ноты счастья и удовлетворения, — ненавижу манку… в ней комочки.
— Но это же… это совсем не комочки! Это ягодки. Твои любимые.
— Комочки… И она холодная… — улыбнулась. — И я смертельно хочу спать… Просто… смертельно… А манку твою не хочу…
Эштен моментально засуетился, убрав тарелку подальше, а через пару мгновений уже придерживал свою сонную девушку, помогая ей напиться перед очередным и долгим погружением в мир сновидений.
— Я теперь больше… сплю… или меньше? Все как-то запутанно… не могу сосредоточиться…
— Больше. Это наши дети так защищаются. Не сердитесь на них, они же не виноваты.
— Я не сержусь… Я их и не чувствую толком. Это так… странно.
— И это тоже их «защита». Своеобразная.
— Я так… просплю роды, — Лиа улыбнулась одними уголками губ, уже почти заснув.
— Именно это и произойдет. Вы очень-очень крепко заснете, а проснетесь уже мамой, — Эштен подоткнул одеяло и предельно осторожно поцеловал румяную щеку.
Идиллия. Любовь. Преданность. Вот, что видел Келгар в беспристрастном артефакте, вместо страданий, на которые так уповал. А когда тварь — иначе в своих мыслях он не называл Эштена — с огромным нескрываемым удовольствием заползла под одеяло, чтобы обнять последнюю из рода Арзеви, окутать ее собой и тупо смотреть на ее спящую физиономию, то чуть не взвыл от горькой обиды и отчаяния! Келгар не понимал: какой смысл в том, чтобы лежать и греть эту брюхатую, любуясь ей, словно рядом священная реликвия? Он не понимал, просто не мог понять сине-зеленого уродца, у которого была тысяча шансов посадить кудрявую дурочку на цепь и штамповать свои уменьшенные копии, но выбравшего вместо этого один-единственный и самый жалкий — любить. Любить искренне и самоотверженно.
Келгар не мог больше этого вынести, в его обезумевшем взгляде сияла заледеневшая ярость от собственного бессилия и
