Так вот, сижу я вчера вечером в своей спальне в Сауштейне. Немного пьяный, клюю носом. Вдруг слышу какой-то шорох в соседней комнате, — потом такие легкие шажки, как будто там ходит тигр, топ, топ, топ… Дверь была, конечно, заперта, даже замочная скважина была тщательно заклеена воском. Затем чьи-то руки стали царапать дверь сверху вниз и снизу вверх… Ну, чего там, мне уже все это знакомо, — «А ну-ка в жопу прыг!» — как заору и ору дальше, точно лев, так, что весь замок сотрясается. При этом я, конечно, согнулся и повернулся спиной к двери… И вдруг между ног, сзади, увидел дамские туфли! И они шагали! Я повернулся и увидел Ее…
Я не упал, но выбежал в коридор. Однако, она за мной — Гоп! Гоп! Гоп!
— Я научу тебя манерам, грубиян необразованный! — кричала она и давала мне подзатыльники как собаке, пока, по коридору и по лестнице, я не добрался до первого этажа.
Здесь я спасся в людской; слуги вооружились щетками и кочергами и ну! — за ней. Но не нашли ничего. Мне хотелось переспать в людской, но я чувствовал, что буду нести ужасную околесицу. Так что я отправился в конюшню, лег на мокрую землю, рядом с упомянутым уже теленком, у которого была черная мордочка и сзади хвост. У него не было никаких злых умыслов против меня; и безусловно он не боялся Демоны; я тоже. В конюшне я никогда не боюсь; если бы она и пришла туда, я лягнул бы ее как лошадь…
Я не спал. Думал о своих сенбернарах, которые уже тлеют в земле. Елки-палки, если бы они были со мной, когда она награждала меня подзатыльниками, что бы от нее осталось?.. А я приказал казнить их… Собственно, ни за что ни про что. Какая же я все-таки скотина!.. Я плакал над ними и вдруг почувствовал: они не умерли, они воплотились во мне — а именно Слон. Его сила разошлась по моим членам, и я стал бегать на четвереньках, лаять и кусать коров за ляжки…
Но в первую очередь во мне кипела злость на Кюмист.
— Ведьма паршивая, — орал я, — уже даже заклинание не помогает, разве что для получения подзатыльников. А роdex romanus уже и подавно! Загляну в него, раз уж он потерял свою силу, и хотя бы увижу, что такое луч Альдебарана, помет змеи, перышко лягушки, слезы гориллы!
Я перервал нить, и знаете, дамы и господа, что оказалось в орехе? Ничто, честнейшее ничто!
— Предательская свинья! — вопил я. — За это ты заплатишь жизнью! Уже завтра я пойду к императору, и он прикажет сжечь тебя, четвертовать, повесить!
Когда стало светать, я выбежал из конюшни и кинулся в свои покои, взял свою визитную карточку и два пакета банкнот по тысяче марок — сто штук в каждом пакете, и опрометью помчался на вокзал. Остался в том же костюме, в котором лежал рядом с теленком. В этом случае я поступил мудро. Потому что народ на вокзале принимал меня за пьяного конюха, а иначе безусловно подумал бы, что я сумасшедший. Насколько я помню, во время езды я лаял на пассажиров и пытался укусить их за ляжки; но все в ответ на это лишь смеялись.
Добравшись до Берлина, как ангел мести, я ворвался в квартиру Кюмист.
— Змея, змея! — вскричал я, пихая ей в нос орех. — Он был пустой, чертовка, пустой, гав! Гав! Гав!
Она испугалась, но тут же овладела собой.
— Господин, ведите себя разумно, иначе я вынуждена буду просить помощи.
— Podex romanus пуст! Гав! Гав! — И встав на четвереньки, я кусал ее за ляжки; она побежала, а я довольно долго гонял ее по комнате туда-сюда.
— Я прикажу императору казнить тебя! Он должен собственноручно четвертовать тебя! Ты знаешь, кого ты обманула? Князя Гельмута Штерненгоха, первого любимца и советника императора, Германской империи величайшую опору, гав, гав, гав!
— Это очень мило, — сказала она, махая метлой над моей головой, — но, простите, вы больше похожи на конюха Его Сиятельства. Вы изволите пахнуть хлевом и — водкой.
— Так вот тебе мой паспорт! — швырнул я ей свою визитную карточку.
— Это очень мило, но может быть, князь потерял ее где-нибудь, или вы…
— Тогда я представлюсь тебе иначе! — И вынув оба пакета с деньгами, я разорвал на них ленты и разбросал содержимое по воздуху.
Ведьма побледнела, несколько раз посмотрела на банкноты, потом на меня — и после этого упала передо мной на колени…
— О Ваше Превосходительство, прошу прощения, что увидев ваше высокопоставленное лицо и весь ваш величественный образ, я не признала вас сразу! О, какое счастье видеть вас под своим кровом!
— Оправдайся, podex romanus пуст! Гав! Гав! Я Слон, Слон!
— О Ваше Превосходительство, простите великодушно, но вы сами немного виноваты. Вы не изволили сообщить мне свой адрес, иначе я известила бы вас о катастрофе, происшедшей в последнее время. Ах, ах… Дело в том, что настало затмение планеты Альдебаран, ибо месяц оказался между нею и солнцем; и приказал вследствие этого могущественный Альдебаран, горько плача, всем лучам своим, по миру бродящим, тотчас к нему возвратиться, дабы свет новый ему предоставить. И таким образом приключилось, что и лучи, в podex romanus заключенные, стремительно из него вылетевши, на планету Альдебаран переселились…
— Это все правда, но там были еще помет, слезы и перышко лягушки!
— Да, Ваше Превосходительство, но лучи Альдебарана поглотили все, вещества эти одновременно с ними из ореха улетучились. Все проходит, Ваше Превосходительство, ничто не долговечно: вам хотелось бы, чтобы вещества, содержащиеся в орехе, были исключением?
Мне пришлось признать ее правоту; ее глубокие знания природы внушили мне уважение. Более миролюбиво я сказал:
— Гав! Гав! А что будет дальше? Вчера этот солодяк меня отлупил как собаку.
— Тут легко помочь. Нужно поймать новые лучи Альдебарана, который излучает опять прежнее сияние. Ибо остальные вещества у меня есть.
— А когда ты их поймаешь?
— Самое позднее через неделю, Ваше Превосходительство. Но, — тут она вдруг расплакалась, — у меня разбилась стеклянная ловушка, она дорогая, а я женщина бедная, несчастная, ой, ой, ой!..
— Сколько она стоит?
— Боюсь сказать, 2000 марок…
— Вот тебе четыре.
— О Ваше Высокопреосвященство! — Она целовала мои ноги. Но через мгновение она снова расплакалась. — Я забыла, что мои слезы гориллы высохли. Но, к счастью, в зоопарке имеется один экземпляр этой редкой обезьяны.
