— А много ли?
— Боже мой! По крайней мере, пять тысяч марок!
— Глупости, вот тебе десять тысяч!
— О Ваше Высочество, теперь вы спасены! Однако — О Боже Всемогущий — это сделать нельзя, нельзя… О, простите меня и деньги эти возьмите!
— Что — что — гав! Боже мой! — Я расплакался.
— Ваше Высочество, я дала Богу обет никогда больше не заниматься колдовством. Подумайте, ведь это касается спасения моей души…
— Господи Иисусе Христе, не может этого быть! Хотя бы один раз, прошу тебя, Бог тебя простит, это касается спасения моей души…
— Ах, ах… Но сейчас я вспомнила: явилась мне сегодня во сне Дева Мария и сказала: «Милая Кюмист, тебя посетит князь Штерненгох, самый знатный и щедрый аристократ на свете, с просьбой дать ему podex romanus. Я разрешаю тебе сделать это, но с условием, что за души в чистилище ты отслужишь тысячу заупокойных панихид». Но, Ваше Высочество, каждая обойдется в двадцать марок, о, я бедная женщина…
— И больше ничего? Гав, гав! Это двадцать тысяч — получай — и вообще, забирай все, что здесь лежит, это двести тысяч, князь Штерненгох никакой не торгаш, гав, гав!
— О Ваше Величество, — я не буду описывать, что она делала. Но внезапно она схватила меня: — А теперь прошу учтиво Ваше Величество покинуть меня, так как моя мысль о проблеме, как поймать лучи Альдебарана, уже интенсивно работая, не может терять ни минуты. — И стала толкать меня за дверь.
— Почему ты называешь меня Величеством? Я не император, я Слон, гав, гав!
— Но вы будете императором! — Воскликнула она торжественно. — Мой пророческий глаз видит это на Вашем величавом лице. Вскоре император назначит вас канцлером своим, однако вы своей славой настолько блистать будете, что правитель земли нашей признает вас достойным трона своего и, сойдя с него, вас на него посадит. Однако не будем терять время, Ваше Величество, покиньте сейчас служительницу вашу, приняв сначала мое благословение, чтобы, до того времени, пока podex romanus снова не будет почивать на вашем сердце, силы ада не нанесли вам вреда!
Она плюнула на ладошку, растерла слюну, в то время как я выл от радости. Затем, натирая мой лоб, бормотала таинственные заклинания:
— Чуры-муры тюмтюлум, пуки-пук и чумчумчум!
И не успело это произойти, как божественный дух вступил в мое тело. Я обнял, лая, эту исключительную женщину, но она, кланяясь покорно, вытолкала меня за дверь.
Огромная радость направляла вперед по улице мои шаги, так что я почти даже бежал. Мне хотелось кричать, визжать, лаять, чтобы отвести душу, но я сдерживал себя. Я никогда не был в трактире, но сейчас мне захотелось влаги. Вхожу, заказываю ржаную водку. Потом ищу деньги. Нигде ничего, ни пфеннига.
— Ну, так что же? — накинулся на меня трактирщик, когда я без конца продолжал шарить у себя по карманам.
— А ну, помедленнее, лавочник, — сказал я. — Я князь Штерненгох, ты своих денег не лишишься.
— Ты, да князь Штерненгох, навозная дрянь? — захохотал он, — так заплати, заплати, а то я позову полицию, вахлак!
Во мне вскипела вся моя дворянская кровь.
— Прохвост, — вскричал я. — Тебе платить? Этого еще не хватало!
— Со мной, в участок!
Он потащил меня к двери. Но я просто так не сдался. Некоторое время он пытался тащить меня, а потом сказал:
— Ты того не стоишь, оборванец, чтобы я с тобой марался!
И открыв дверь, пинком в задницу вытолкнул меня на улицу.
Я не чувствовал, верьте мне, никакого стыда, а наоборот, триумфальное удовлетворение из-за того, что удалось избежать платежа. Именно это, а также алкоголь, проникающий в мой мозг, усилили мое ликование. Ни с того, ни с сего я пустился бежать, крича: «Эй, эй, Альдебаран, красная планета! Слезы гориллы, гав, гав! Я Слон и император немецкий! В сторону, сброд, сам император едет!»
Прохожие сперва смеялись, а потом обступили меня и пустились бежать вместе со мной. Вся улица горланила и хохотала. Вдруг кто-то рванул меня назад.
Полицейский.
— Мужик, чего ты орешь?
— Что-о-о, раб? — заорал я и влепил ему подзатыльник.
Он схватил меня и потащил в участок. Однако, я, победно лая, славно боролся с ним. Только после того, как пришли еще двое, я был побежден. Но, бросившись на землю, колотил все вокруг себя, брыкался и кусался. Меня схватили за руки и за ноги и понесли прочь.
— Этот человек, видимо, безумен, — сказал им какой-то господин. — Обходитесь с несчастным бережно.
— Этот-то безумный? Пьяный как свинья, понюхайте, как от него разит водкой!
— Я не пьяный, я князь Штерненгох, превратившийся в Слона! Пустите меня, негодяи, иначе гнев императора падет ужасным образом на ваши головы!
Все вокруг только смеялись. Тут я очутился в участке. Я и ахнуть не успел, как они швырнули меня на скамью, привязали к ней, стянули с меня штаны и, отстегнув ремни, бросились все на меня… Ой, ой!
Тут вошел комиссар.
— Смотрите, начальник, этот вонючий тип говорит, что он князь Штерненгох!
Комиссар, отстегнув тоже ремень, нагнулся ко мне:
— Боже мой! Сейчас же перестаньте, это Его Сиятельство — первый вельможа империи — главный советник и любимец императора, беда, беда, — небеса, небеса, обрушьтесь на меня! — Мы погибли…
Что следовало затем, не знаю, так как лишился чувств. Только к вечеру я пришел в себя. Лежу в прекрасной комнате; сразу видно, что это не просто жилая комната. Голова совершенно дурная. Но мое безумие, видимо, проходит. Несколько лиц учтиво обслуживает меня. Чувствую себя больным, таким больным… Это был героический подвиг, что я в тот вечер столько написал. Но теперь больше не могу — засыпаю…
12 мая, после обеда.
Я спал долго, и мне снились страшные, дикие сны. Теперь безумствую уже мало; зато брежу в жару. А это, полагаю, хорошо. Белая горячка — ведь это не что иное, как безумие, законное безумие. А безумие в бреду затеряется. А может, в нем и исчезнет… С ужасом вспоминаю о том, как вчера у меня помутился разум. Боже, ты все же меня не покинул! Даже эти вчерашние побои как будто пошли мне на пользу. По крайней мере, пока они длились, совершенно исчез мой бред.
Но в телесном отношении я плох. Я так плохо себя чувствую, я очень слаб, дрожу от холода, ужасно болит голова. Чувствую, что заболею смертельно. Но даже это, может быть, пойдет мне на пользу. Ведь в январе именно болезнь спасла меня. Но тогда мое безумие было не
