– Так они что, полные дебилы? – теперь уже с сожалением взглянул я на индейцев.
– Э-э, не скажи, – рассмеялся земляк. – Вот тут-то начинается самое интересное. Зная, что такое деньги и какие замечательные вещи можно выменять на эти бумажки, пираха отлично управляются со своими финансами. Не умея считать и не понимая номинала купюр, они точно знают, какой высоты должна быть горка бутылок горькой воды – сы, которую за эту штучку дадут бледнолицые. То же относится и к ряду других товаров, необходимых в сельве. «Здравствуйте», «как дела», «спасибо», «до свидания», «извините», «пожалуйста» – массу слов люди большого мира используют, чтобы показать, как хорошо они друг к другу относятся и как заботятся о комфорте себе подобных. Ничего из вышеперечисленного пираха не говорят. Никаких приветствий, прощаний и извинений. Они и без всего этого друг друга любят и не сомневаются, что и все окружающие априори счастливы их видеть. Вежливость – это побочное дитя взаимного недоверия, чувства, которого пираха, лишены полностью. Живущие в сердцевине бушующей красками сельвы, в окружении самых пестрых на свете птиц, цветов и насекомых, они как-то не удосужились научиться различать цвета. Слов, обозначающих краски этого мира, у детей природы всего два: «темное» и «светлое». И при том, что они явно не дальтоники. А еще пираха не понимают, что такое стыд, вина или обида. Если Хааиохааа уронил рыбу в воду, это плохо. Рыбы нет, обеда нет. Но при чем тут Хааиохааа? Он ведь просто уронил рыбу в воду. Если маленький Киихиоа толкнул Окиохкиаа, то это плохо, потому что аа сломал ногу и нужно ее лечить. Но это случилось потому, что это случилось, вот и все. А если Кохои застрелил из лука белого человека, так это потому, что тот хотел украсть у него горькую пьяную воду, но теперь все хорошо. Если семья белого человека сердится, она может попробовать убить Кохои. Удивительное согласие, царящее между этими людьми, напоминает мне о рае, – поднял вверх палец вождь.
В это время гребцы изменили курс лодки и она, выполнив поворот, вошла в один из многочисленных рукавов Ориноко, который был вдвое уже. Изумрудная стена зарослей придвинулась ближе, какофония лесных звуков стала мелодичней.
– Так. Надо дать парням передохнуть, – обозрев местность, сказал Кайман, после чего издал серию мягких звуков.
Индейцы молча кивнули, челн замедлил ход и ткнулся в низкий берег. Пока Кокои и Ораха, ополоснувшись в прозрачной воде, с удовольствием нежились на травке, Кайман извлек из-под банки мачете и пригласил гостя прогуляться по саду. Так он называл джунгли.
– Ты когда-нибудь пробовал дуриан? – поинтересовался у меня, углубляясь в заросли и раздвигая лианы.
– Что-то о нем слышал, а вот пробовать не доводилось, – отмахиваясь от налетевших бабочек, ответил я, чувствуя, как покрываюсь испариной.
– Вот он, перед тобой, – показал на одно из многочисленных деревьев спутник и прорубился к нему ближе.
На раскидистых, причудливо переплетенных ветвях висело множество здоровенных колючих шишек. Срезав длинный прут, Кайман сбил десяток. Они были золотисто-коричневого цвета, в диаметре сантиметров пятнадцать и весом килограмма три-четыре. Перевязав добычу лианами, главарь сунул мне половину, после чего мы вернулись на берег. Там Кайман ловко расколол четыре плода (пахли они не ахти) и вручил каждому. Похожая на пирожное сердцевина напоминала заварной крем, была такой же сладкой и отличалась нежным вкусом. Я быстро расправился с деликатесом, вождь протянул мне свою половину: «На, возьми, обрыдло. Мне бы хлебца». Совсем, как в известном фильме.
Затем мы продолжили путешествие, и я попросил вождя продолжить сагу о необычном племени.
– Пираха живут в моногамных браках, но ровно до тех пор, пока это устраивает обоих, – прищурился он на солнце. – Если муж плохо охотится и не может прокормить семью, жена ищет себе другого мужчину. Когда же жена не ловит рыбу, не выращивает в огородике овощи и не ходит с собаками в лес добывать мелкую дичь, то муж, с точки зрения пираха, имеет полное право ее бросить. Особенно если та перестала быть молоденькой и сексапильной. Каждый имеет право делать то, что ему хочется, причем никакие стыд и вина не нависают над головами детей природы. Даже маленьких детей тут не ругают и не стыдят. Им могут сообщить, что хватать угли из костра глупо, играющего на берегу ребенка придержат, чтобы тот не упал в реку, но бранить и воспитывать пираха не умеют. Иногда это уважение к чужим правам принимает пугающие европейца формы. Если грудной младенец не берет материнскую грудь – значит, никто не будет кормить его насильно: ребенку виднее, почему не ест. Если женщина, ушедшая к реке рожать, не может разрешиться и третьи сутки оглашает воплями лес – значит, она не хочет этого делать, а желает умереть. Незачем соваться туда и отговаривать ее от этого. Разве что муж может пойти поговорить с ней – вдруг у него найдутся веские аргументы. Пираха знают, что они, как и все живое – дети леса. Вот есть обезьяны, есть ягуары, а есть пираха. Лес полон тайн… даже нет, лес – это вселенная, лишенная законов, логики и упорядоченности. И большую часть того, что там, в лесу, происходит, они не могут увидеть, как крокодил, сидя в реке, не может видеть, что булькает в котелке, поставленном на огонь перед хижиной, лишь запах донесется до его ноздрей. Не больше.
В лесу, по верованию племени, обитает множество духов. Например, туда
