Облако тем временем растянулось в стороны, в воздухе запахло чем-то едким, от вони першило горло, а в носу щипало, словно Кат вдохнул молотого перца.
Доигрался… Респиратор на лицо и – сматываться. Прямо сейчас. Плюнув на таинственное место, бегающего где-то поблизости морта и глухую ночь без намека на рассвет. Эти мудаки умудрились взорвать что-то из старых запасов химикатов, так что… Если облако пойдет в его сторону, можно и копыта откинуть. Даже не узнав, от чего именно, но это и не важно. Покойникам – им вообще все равно.
Кат бегом спустился по загаженной, закиданной остатками вещей лестнице, выскочил на улицу. Бег в респираторе – спорт для настоящих мужчин, это понятно, но он не отказался бы сейчас и от противогаза. Ненавидел Кат эти уродливые резиновые хари всех модификаций, но – как человек честный – признавал: иногда обменять свободу дышать на жизнь как таковую – вполне удачная сделка. Без обмана.
Поскольку он был уже внизу, то не видел, как спикировавший в самую гущу ада, творившегося на месте колбасного цеха, сов цепко, но бережно подхватил скрюченную человеческую фигурку, безвольно свисавшую из его когтей, и тяжело махая крыльями, понес к шпилю высотки.
Расстояние было совсем небольшим, но там, на высоте, воздух был чище. Удушливое облако тем временем опускалось к самой земле, отнимая очередные жизни. Не делая различий между бойцами обеих сторон, как бы им ни хотелось казаться разными – перед смертью все были равны.
Ящичек с инструментами в рюкзаке неприятно колотил по спине на бегу, но Кату было не до мелких неудобств, когда на кону стояла жизнь.
Вдох. Выдох. Левой. Правой. Вдох…
20
Останется только одна
Ветер, сильный ветер. Сминающий пространство, создающий из прежде неощутимого прозрачного воздуха удары плетью. И раздирающий внутренности, рвущий наизнанку кашель, от которого никак не избавиться. Если только перестать дышать, но к этому я была не готова.
Не сейчас. Позже.
Оставалось прятать лицо от режущего урагана и стараться кашлять не так часто.
Оказывается, на здание, под острый шпиль сталинской высотки меня затащил сов. До этого я видела птиц-мутантов только издали, в небе, а сейчас – рядом с собой. Страшный… Сидел он в провале стены, хвостом наружу, нахохлившись и глядя на меня немигающими оранжевыми глазами. Почему-то остальные три человека, в серых плащах с капюшонами, его не интересовали.
Не замечал он их, а вот за мной присматривал.
– Выпей это, сестра, – мягким голосом сказал один из трех серых, самый старший на вид, с длинными волосами, сливавшимися с густой бородой. Он протянул мне мятую фляжку с уже отвинченной, свисавшей на цепочке крышкой.
Вопреки моим мыслям о каком-то спиртном, это оказался травяной настой: густой, тягучий и неожиданно теплый. Кашель отступил, спрятался в глубине груди, остался только хлюпающим звуком при выдохе. Тоже противно, но гораздо легче, чем рвать горло до боли в животе.
– Спасибо… брат. – Говорить так было непривычно, но я поняла, что в моей проклятой жизни наступает новый этап. А с ним – и новые слова, куда денешься.
Он поднял голову, и из глубины капюшона на меня уставились внимательные глаза. Зрачки, в которых, как мне показалось, плясало будто на ветру отражение невидимого мне костра. Черного, но при этом не застилающего цвет глаз.
– Мы скоро уйдем отсюда, – кивнул бородатый. – Настало время, сестра, открыть тебе свет истины. Великое Черное пламя. Мир, в котором все равны под твердой рукой Черноцвета, славься он вечно!
– Славься! – откликнулись двое других. Даже сов открыл жутковатый кривой клюв и что-то негромко каркнул.
Я видела разных верующих и раньше – начиная с матери, которая иногда неумело шептала молитвы своему богу, и заканчивая бродячими проповедниками, иной раз заходившими в убежище под больницей в поисках помощи. Почему-то последние меня смешили. Если ты полагаешься на своего придуманного покровителя во всем, то почему он тебе не поможет в дни болезни?
Потому что его нет. Я понимала это отчетливо.
А сейчас я впервые пришла – точнее, они сами меня притащили за шиворот – к мысли, что все не так просто. Уже одно соседство сова, не пытающегося никому оторвать голову, и людей – впечатляло. Да и то, что на меня, страшную как атомное пламя, в свежих ожогах и ссадинах, покрытую пятнами неровно выросшей кожи, лысую и противную, никто не смотрел с сожалением, тоже. Впрочем, у одного из братьев все лицо было в язвах – я заметила, когда ветер скинул с него на секунду капюшон.
Здесь все равны? Новая для меня… концепция.
– Я готова, – неожиданно послушно сказала я и села на полу. Напиток не просто убрал подальше мучительный кашель, он придал мне сил.
– Подождем немного, – выглянув вниз, сказал бородатый брат. – Глупые люди доигрались с газом, сестра. Это все от неверия и жадности, так постоянно бывает. Подождем еще час.
До Великого леса мы дошли быстро. В руках братьев никакого оружия не было, а все мое снаряжение осталось где-то на развалинах колбасного цеха. Только нож на поясе и уцелел от всей прошлой жизни. Но нам не понадобилась сила, чтобы пройти – к первому сову, кружившему над нами, добавился второй, а от этой отчетливо угрожающей всему живому парочки попрятались все, кто мог.
Цирк. Моисеева. Поворот по Колесниченко – я читала на ходу редкие ржавые таблички с ничего не значащими названиями улиц. И вот уже впереди диковинные деревья, неожиданно большие, сплетающиеся кронами, покрытые странной, похожей на чешую корой.
Лес словно отрезал нас от мертвого города за спиной, а между стволами, кажется, было даже теплее, чем там, за его пределами. Убедившись, что мы в безопасности, совы стремительно улетели над верхушками деревьев вперед. Помощь помощью, а жрать им тоже надо, догадалась я.
– К Смотрителю мы не пойдем, сестра, – непонятно сказал бородач. – Сразу к Черноцвету, это великая честь для тебя!
Мне было… нет, не все равно. В кои-то веки. Мне было интересно. Хотелось увидеть, что эти люди – и, видимо, птицы тоже – считают центром своего мира. Я действительно почувствовала тепло их веры, ту надежду, которую она и должна давать.
То, чего в моей жизни не было никогда.
Черноцвет оказался человеком. Не богом, не мутантом с пятью головами, хотя я ожидала всякого, просто человеком. Лет пятидесяти на вид, совершенно лысым, как и я, – мне почему-то сразу стало легче, глядя на его блестящий вытянутый череп. Одет просто, но не в серой накидке, как братья, а в привычном для меня наряде из поношенной военной формы. Коричневое и зеленое в сложной пропорции.
– Здравствуй, Охотница! Я тебя давно жду, –
