22
Лайя
Где Пинхас? Где его искать?Голоса зовут и манят,как на той лесной поляне.«Налетай! Покупай!»Неотвязно, непрестанно…Что осталось? Пропадать?Люди облепилиих лотки, как мухи.Маленькие детиразевают рты.Слышу только: «Глазеры…» —«Да-да, они исчезли…» —«Берман тоже, говорят,пропал…» – «А в других местах…»Мужчины, купив,сразу уходят.Бабы не прочьпотрепать языками:щупают фрукты,строят глазки торговцам.Держусь в сторонке,и вдруг доносится:«Жиды проклятые!От них все беды нам.Утесняют нас,объедают нас,убивают нас!Наживаются,пьют нашу кровушку.Из-за них, пархатых,мы в страхе живём!»Озираюсь, ища,кто это сказал.И тут мой взглядпадает на абрикосы,румяные груши, персики,сливы, айву, виноград,апельсины, гранаты, дыни,лимоны, инжир и вишни,финики ивишни, вишни и вишни, —заморские чудеса.Во рту пересохло от жажды.Да, я жаждупочувствовать вкус лета на губахсреди зимы. Поймать ладоньюупавший с ветви зрелый плод, когда опалидаже листьяс дерев, дерев, дерев…Черноволосый торговец,что сплёл мне венок на поляне,заметив меня, улыбнулся,вежливо поклонившись.Смущаюсь, хочу отойти.Либа предупреждала, но…но персик в его рукетак манит…Да что за беда?Я только спрошу о медведях.«Налетай, покупай», —голос сладок, точно мёд.Отвечаю: «У меняденег нет, а за веноквам спасибо». Тут как тути другой. Рыжеволос,зелень с золотом в глазах.«Это кто у нас такой?Перевёртыш из леска?Нимфа-лебедь, так сказать?»Первый брат плечами жмёт:«Нету денег у неё».«Денег нет? – хохочет тот. —Не еврейка, знать, она.У евреев завсегдасеребро в мошне бренчит».Покраснела от стыда.Прочь! Куда глаза глядят!Слёзы жгут, что ж делать мне?Я ответов не нашла.«Ты куда? Не убегай, —рыжий встал передо мной.– Испугалась нас? Не плачь». —«У меня есть мёд, твороги леках, что испеклаутром нынешним сестра.Может, купите?» — егоробко спрашиваю я.«Где теперь твоя сестра?» —«Тут она была сейчас,на минутку отошла», —притворяюсь, что ищу.«И красавица, как ты?»Он решил, что гойка я.Почему-то стало мнес ним легко и хорошо.Почему бы хоть часокжизнью не пожить иной?Длинные пальцы парнясжимают моё запястье.Мне нравится цвет его кожи,так не схожий с моим.«Вижу, ты – вольная птица,прямо как мы, – говорит он. —Тебя не удержишь в клетке.Откуда взялась ты?» – «Из лесу.Сами сейчас сказали». —«Меня зовут Фёдор Ховлин». —«А я – Лайя Лейб как будто».Он подносит к губам мою руку.Целует. Озноб по коже.Вот-вот выпрыгнет сердце.«Счастлив был познакомиться».Губы лизнув пересохшие, робкоспрашиваю: «Не хотите льмёду немного купить?»Подмигивает, усмехаясь.«Нет, другой мне мёд по душе.Будет у нас нынче ночьюв лесу под дубом пирушка.Прилетай и ты к нам, пичуга,прилетай, – он молитвенно просит. —То-то повеселимся,будет вволю вина и мёда,фрукты сахарные, как ты».Мои глаза загораются,и в глубине его глазя вижу отблеск огня.Неужели пришло то самое,о чём давно я мечтала?Дивный мир за околицей штетла,люди, которых я преждене видела,свет и свобода?Фёдор тянется, чтобы погладитьмои волосы. Я отстраняюсь,но прядкой палец обвитьон успевает всё же.«На еврейку ты не похожа», —шепчет он, на мой локон глядя.«Мне надо идти», – отвечаю.«Какие фрукты ты любишьбольше всего на свете?» —говорит он мне вслед негромко.«Абрикосы», – помимо воливырывается у меня.«Так, значит, едва лунавзойдёт, прилетай к нам, птичка,в чащу леса на огонёк».Бегу со всех ног. Нескороостанавливаюсь и замечаюзолотой абрикос в ладони,истекающий соком.23
Либа
Довид, поддерживая меня под локоть, помогает сесть на стул.
– Рибоно Шел Олам![21] Что с ней?
– Да вот, встретил около нашей лавки.
Где я? Неужели упала в обморок? Я никогда ещё не падала в обморок.
– Мне уже лучше, – шепчу.
– Наришкейт! Вздор, вздор, сиди спокойно, я сейчас принесу тебе водички.
«Какой ещё водички?» – недовольно отзывается мой живот. Качаю головой. Рот открывать боязно, вдруг стошнит?
– Может, она голодная? – говорит Довид.
«Да! Да! – откликается живот. – Подайте мне во-он ту голяшку, что висит на крюке, сырую, вкусную-превкусную…» Внутренне содрогаюсь. Что со мной?
– Похоже на то. Сейчас, сейчас, – бормочёт под нос госпожа Майзельс. – А рих ин коп[22], о чём только думали их родители? Всё один к одному! Сначала Женя Беленко, потом Глазеры…
– Мама, она сказала, что заболел ребе, отец её отца. Потому они и уехали, – поясняет Довид.
– Вон оно что! Ну, ништ гедейгет, ничего не попишешь. Я принесу перловую похлёбку.
«Что с Женькой?» – успеваю подумать я прежде, чем вновь сгибаюсь пополам от боли в животе. У меня вырывается стон.
– Потерпи, Либа. Мама сейчас тебя покормит.
Открываю было рот, чтобы сказать Довиду, как прекрасны его порозовевшие щёки. До того прекрасны, что хочется их лизнуть… Потом соображаю, что я едва не ляпнула. Захлопываю рот и зажмуриваюсь, лишь бы не смотреть на Довида. Меня что, к нему влечёт? Или я хочу его сожрать? По лицу текут слёзы. Зачем меня вообще сюда понесло? И Лайю нельзя было оставлять одну.
Появляется госпожа Майзельс с миской похлёбки.
– Подержи-ка, Довид. А ты, Либушка, постарайся сесть прямо. – Её заботливые руки ложатся на мои плечи.
Кое-как выпрямляюсь и открываю глаза.
– Мне уже лучше, спасибо, – говорю я, а рот наполняется слюной.
– Да нет, мейделе, что-то по тебе этого не видно.
Довид протягивает миску. Наши глаза на миг встречаются, и я заставляю себя перевести взгляд на похлёбку. «Вот это – еда, уразумел? – говорю я своему желудку. – А Довид – не еда».
– Ешь, Либа, ешь! – торопит госпожа Майзельс. – Эс гезунт![23]
Трясущейся рукой беру ложку, зачёрпываю густую похлёбку, пережёвываю кусочки мяса. От его вкуса хочется зарычать. Принимаюсь быстро, с жадностью есть. Мне кажется, я тонула, а в миске – спасение: свежий воздух, жизнь, еда, настоящая еда. Тщательно подобрав все остатки, поднимаю голову. Майзельсы смотрят на меня, открыв рты. Довид смущённо улыбается.
О Господи, что я ещё натворила?
– Ну, проголодалась, эка невидаль, нечему тут смущаться, – госпожа Майзельс похлопывает меня по спине, уносит миску и возвращается с тряпкой. – Вытри рот, деточка, – шепчет она мне на ухо.
Наши с Довидом взгляды опять скрещиваются. Он продолжает улыбаться.
До меня доходит, почему он так таращится, и моё лицо вспыхивает. Вытираю тряпкой губы. «Молодчина, Либа. Села в лужу перед первым же парнем, который обратил на тебя внимание. Хотя не обольщайся, он просто разглядывает твою замурзанную физиономию».
– Спасибо, – возвращаю испачканную тряпку госпоже Майзельс. – Извините.
– Штус[24], Либа, пустое. – В её глазах жалость. – Почему родители вас с собой не взяли, мейделе?
Сглатываю, всё ещё ощущая вкус мяса на языке. Что же ей ответить? Решаю сказать правду.
– Приходил мой дядя и сообщил, что ребе Беррер, отец моего отца, лежит на смертном одре. Тятя не захотел ехать туда без мамы. Только у них не было разрешения покидать штетл. Они договорились с Глазерами, что те за нами присмотрят. Сегодня мы с сестрой пришли на базар и услышали, что Глазеры… пропали.
– Не было разрешений, говоришь? Тогда твой отец поступил мудро, не взяв вас с собой, – госпожа Майзельс качает головой. – Такие уж времена настали, все цурис[25] на наши головы. Да-а, сейчас на дорогах небезопасно. Слыхала, что случилось в Гомеле? Ну, бе-эзрат Ашем, Дубоссары – не Гомель, тьфу-тьфу-тьфу. Никто не знает, куда подевались Глазеры, но слухам я не верю. Наверное, уехали по делам. – Она задумывается. – Хотя странно,
