– Тятя доверяет только своей кехилле, хасидам. И почему – не сказал? Сказал. Тем же Глазерам. – Я хмурюсь. – А что случилось с Женей?
– Неизвестно. Пропала. Её мать с ума сходит от беспокойства. Если вы меня спросите, девчонку сманили торговцы фруктами. Слишком уж смазливы эти парни, что-то здесь нечисто. Но кто знает, может, просто загуляла девка?..
– Мне кажется, Глазеры не могли далеко уехать. Ведь они обещали тяте о нас позаботиться.
Госпожа Майзельс снова качает головой.
– Да вы не волнуйтесь, мне уже почти восемнадцать, справлюсь. Мы же вдвоём с сестрой, было бы о чём говорить.
– Восемнадцать – это маловато, – цокает она языком. – А живёте вы, почитай, в лесу. Что угодно может случиться, никто и не узнает. Приходите к нам на шаббес с сестрой, мейделе. Придёте?
Сама не замечаю, как усердно киваю головой. Довид смеётся, а я вновь краснею. Наверняка он смеётся надо мной. Не знаю, стоит ли мне сюда возвращаться?
– То есть… сначала я должна посоветоваться с Лайей. Мы вам точно не помешаем? Тогда… тогда я испеку бабку.
– Помешаете? Ни в коем случае! Правда, Довид? А бабка твоей матушки – лучшая в городе, пусть и…
– Мама! – предостерегающе повышает голос Довид.
Они как-то многозначительно переглядываются.
– Госпожа Майзельс, мне пора.
Не слишком-то хочется знать, что они будут говорить о нас с мамой, когда за мной закроется дверь. Вот почему моя матушка здесь и не прижилась: ей просто не дали возможности. Не следует обходиться с новообращёнными, будто они – чужие; нельзя ставить прошлое им в укор. Так учит тятя. Однако складывается впечатление, что, кроме него, никто подобных правил не придерживается.
В то же время какой-то части меня до всего этого нет дела. Я хочу провести свою первую субботу без родителей в кругу большой семьи с сестрой. Сесть за накрытый стол, зажечь свечи, а не куковать с Лайей в пустой хате. При мысли о еде, особенно – о мясе, рот вновь наполняется слюной.
«Уходи-ка, Либа, подобру-поздорову, пока опять не выставила себя на посмешище».
– Большое спасибо, – благодарю я.
Дверь кладовки открывается, оттуда выходит господин Майзельс. Как пить дать, он всё слышал. Мясник протягивает мне бумажный пакет, перевязанный шпагатом.
– Не надо, зачем вы! – Я таращусь на свёрток. – Тяте не понравится, что мы побираемся.
– Наришкейт, бери, бери. Я ж не милостыню тебе подаю. Вижу, у тебя в корзинке мёд?
– Мёд, – достаю горшочек, отдаю. – Спасибо! Спасибо вам огромное.
Пожимаю руку госпоже Майзельс. Она со смехом обнимает меня.
– Не за что, мейделе. Хорошо, когда в доме появляется мейделе, правда, Довид?
– Ну, мама!
– Ой-ой! Ладно, детка, иди. Надеюсь, скоро увидимся?
Молча киваю, не решаясь открыть рот. Довид провожает меня к выходу.
– Мне надо срочно найти сестру, – объясняю ему, открывая дверь.
– Сходить с тобой? – предлагает он.
– Нет-нет, вовсе незачем.
Не уверена, что хочу появиться в городе с парнем. Пойдут разговоры, сплетни.
– Моя мама отвесит мне оплеуху, если я тебя не провожу хотя бы на далед амос[26], – шепчет Довид. – Ну, знаешь, как Авраам провожал гостей из своего шатра[27].
Невольно улыбаюсь. Он цитирует Тору точь-в-точь как мой отец.
– Ну, разве что…
Довид предлагает понести корзину. Ставлю её на землю, чтобы он случайно меня не коснулся.
– Пошли?
Покидаем лавку и направляемся к базарным рядам. Разделяющее нас с Довидом расстояние я воспринимаю как некий мост, который мне хотелось бы пересечь. Никогда прежде не испытывала ничего подобного.
– Кахал уже отрядил шомрим[28] патрулировать по ночам город, – говорит Довид. – В обычное время они делают это только по субботам. Я хочу поговорить с отцом, чтобы они заглядывали и к вам, пока медведи не уберутся из леса. Дружину организовал Пиня со Шмуликом-Ножом и кое-кем ещё. Мы собираемся у Дониэля Хеймовитца. Я… сегодня я, наверное, дежурю в первую смену.
Кошусь краем глаза и вижу, что Довид покраснел. «Он тебе не пара», – напоминаю себе.
– Это совершенно лишнее, – отвечаю ему, хотя сердце забилось в ожидании новой встречи.
– Ничего подобного, Либа. Медведи опасны.
– Думаю, это вообще не медведи. В смысле… я имела в виду… Короче, сколько мы там живём, никаких медведей не видели, – неуклюже заканчиваю я, не зная, как ещё объяснить.
Никаких медведей, кроме нас с тятей, что ли?
– Я пойду, Довид. Ты уже достаточно меня проводил.
Протягиваю руку, чтобы забрать корзину, но Довид и не думает ставить её на землю. Сердце трепещет при мысли о прикосновении, однако я берусь за ручку аккуратно, стараясь случайно не дотронуться до его пальцев. Неужели этот день станет ещё более странным?
– Спасибо за всё.
– Не за что, Либа. Надеюсь, скоро увидимся. Может быть, даже нынче вечером. Я загляну к вам, да?
– М-м… Ну, хорошо, загляни, – отвечаю я, поскольку не знаю, что ему сказать. – Пока!
Отворачиваюсь и чуть ли не бегом направляюсь к площади, лишь бы разум не взял верх, заставив одуматься и всё переиграть.
24
Лайя
Либу не встречаюя в условном месте.Что же делать? Толькождать, и ждать, и ждать…Абрикос в кармане —уголёк янтарный.Жжётся, искушает:«Сьешь меня скорее,утоли свой голод,погаси меня».Почему ж не съесть мне?Абрикос, и только.Разве абрикосыесть запрещено?Вот и Либа подбегает.Раскраснелась, запыхалась.«Извини, я опоздала». —«Что там за пакет в корзине?»Либа мнётся. «Брось, сестрица,понимаю, наши вкусыизменились». – «Это мясо.Мёд сменяла я на мясо».«Вот и молодец. А знаешь, —продолжаю торопливо, —я немного поболталас теми продавцами фруктов.Либа, как они красивы!А – добры!Не представляю,из каких же мест чудесныхк нам сюда они явились.Да и фрукты… Угостили…»«Ты, надеюсь, отказалась?» —«Нет, взяла, а что такого?» —«Лайя!» – «Ладно, ну, а мясо?Мясо можно?» – «Тут иное!Мясо взято у евреев!» —«А вот тато наш не веритих кашруту. Ты забыла?Впрочем, дело тут не в мясе…»Абрикос – осколок солнца, —на моей лежит ладони.Абрикос как абрикос.Он не трейф[29], я точно знаю.Пробую его на вкус.«Лайя, разве ты не видишь,что их так интересует?» —«Ну, а Довида заботит,чтобы ты не голодала,да, сестрица?»Слышу голосФёдора, как наяву:«По душе мне мёд не этот».Улыбаюсь. Да, мне тоже.Как бы только разузнать,кто он и откуда прибыл,и отправится куда?Вдруг что скажет о медведях?Холодом из лесу тянет,голос Фёдора певучий,он один меня согреет.25
Либа
До самого вечера Лайя не спускает взгляда с окон и двери. Не собирается ли она на ночь глядя выходить из дому? Глазеры и Женя пропали, в лесу якобы объявились медведи, по базару бродят странные люди. Не думаю, что они – лебеди, о которых толковала матушка, но и не евреи, следовательно, ничего хорошего от них ждать не приходится. Покидать дом опасно. Если Лайя уйдёт, придётся бежать за ней. Я обещала маме, что позабочусь о сестре, и выполню своё обещание, чего бы мне это ни стоило. Куда бы ни пошла Лайя, я
