Она укладывается спать, а я прокрадываюсь вниз и украдкой достаю кусочки сырого мяса из свёртка, положенного на ледник…
Живот перестаёт ныть.
Устраиваюсь на родительской кровати и жду Довида, вспоминая тёплые карие глаза и собственное желание прикоснуться к его пальцам. В голове одна другую сменяют картины будущего, о котором я прежде и не мечтала.
26
Лайя
Притворяюсь, что сплю. Жду.Жду, когда Либа самапогрузится в сон.Ночью я собираюсь…Я… просто отправлюсь в лес,лес меня защитит.Он – мой старый друг,знаю там каждую тропкуи каждый куст.Лес – полон добра.Жду,держа абрикос в руке.Укус – и по подбородкупотёк сладчайший сок.Явпиваюсь в мякоть зубами,ах, мои губы красны,мои губы сладки как мёд.Вдруг снаружи доносится шум.Открываю окошко ивыбираюсь на крышу. Вихрь —едва не падаю вниз! —вихрь снежных перьев несётсяс неба ко мне. Лебедь?Тот самый или другой?Сердце колотится гулко, боюсьпошевельнуться. Стою и смотрюв чёрные очи, глядящие мнев глаза.Медленно – только бы не спугнуть! —руку тяну к мягким пёрышкам на голове.Лебедь сидит неподвижно, меня ж бьёт дрожь,попеременно бросая в озноб и жар.Пальцы касаются белого пуха.А онгордо шею дугой выгибает.Потом,крылья расправив,взмываетввысь.Улетел! А как же я?Крепко жмурюсь и легко,с крыши прыгаю. Лечу…Я лечу!Заныли плечи.Руки словно шире стали.Неужели это крылья?Низкий гул со всех сторон.Ощущаю, что ожиливкруг меня стволы деревьев,в них живица потекла.Я – родня им, я – часть леса,с ветки листик облетевший.Приземляюсь тяжело.Чуть не по колено вязнув рыхлом снеге.Удержавшись на ногах.радуюсь своей победе,горделиво улыбаюсь.Пусть пока не удаётсяна крыло мне встать, не важно.Сделан первый шаг к свободе.Отправляюсь на поляну,где назначил встречу Фёдор.Волоски на шее дыбом.Кто следит за мною? Может,белый лебедь тот чудесный?Останавливаюсь, ждухруста ветки,шума крыльев,блеска мехапод луной…Вдруг хватают чьи-то пальцыменя за руку. Рвануласьпрочь в невыразимом страхе.«Отпусти!» Не отпускают.Я кричу, но сильный кто-тообнимает меня крепко,зажимает рот ладонью.«Тихо, тихо, это я», —шепчет Фёдор. Сердце бьётся.«Как меня ты напугал!» —говорю ему сердито.«Извини, не собирался.Просто шёл тебе навстречупо тропинке… Наудачу,и гляди-ка – повстречал». —«Что ж, одно, по крайней мере,хорошо: тебе не нужноуж до хаты нашей топать.Я сама к тебе пришла,повидаться захотелось». —«Умница», – мурлычет он,да так нежно и уютно,что тепло мне сразу сталои покойно.Он цепляетпрядь волос моих на палец.нюхает, словно цветочек.Как тогда, на рынке. «Пахнетландышами. Между прочим,их в Японии полно».Всматриваюсь удивлённоя в зелёные глаза.Спрашиваю оробело:«Ты в Японии бывал?» —«Да, конечно. Мы торгуемгде угодно. А ты знаешь,ландыши плоды приносят,красные, как твои щёчки,сладкие, как ты сама?»Отпускает прядь из пальцев,нежно гладит по щеке.«И из странствий ваших фруктывы привозите сюда?» —«Нет, мы свозим отовсюдусемена, а здесь сажаемв тайных наших палисадахи выращиваем фрукты.Погоди, сама увидишь». —«Как же так, сады – зимой?» —«И сады, и всё, что хочешь».Палец он к моим губамприжимает. Я же словноне в себе. В жар бросает.Не беда. И что плохого,если мне так хорошо?«Поливаем мы деревьяподогретою водой.Тёплой, словно твои ручкиили губки». – Он сжимаетмои пальцы осторожно.От его прикосновеньяпо спине бегут мурашки,закипает в жилах кровь.Я как будто опьянела.Оторваться не могу.Всё смотрю ему в глаза я,всё лицом его любуюсь,смелая, как никогда.И свободная, как птица.А лицо его всё ближе…Неужели поцелует?Лайя, ты сошла с ума,вы едва ведь с ним знакомы.Это так, но всё же, всё же…«Можно мне поцеловатьгубки-ягодки твои?»Знаю – это невозможно,чтобыон менякоснулся,но киваю, ощутивв тот же миг его я губы.27
Либа
На следующий день мы обе встаём ещё до зари. Лайя говорит, что подоит корову, козу и собьёт масло, я не возражаю. Приношу мёду, замешиваю тесто для мандельброта. Печенье выходит точь-в-точь как матушкино: хрустящее снаружи и мягкое внутри. Мы пьём чай с вишнёвым вареньем вприкуску с мандельбротом. Глаза у Лайи усталые, а губы припухли и покраснели. Впрочем, наверное, это всё моё воображение. А покраснели они, должно быть, от варенья. Что же до глаз… Может, спала плохо?
– А не пойти ли нам… – начинает Лайя в тот миг, когда я сама открываю рот и предлагаю:
– Почему бы нам не сходить…
Отсмеявшись, собираем корзины и идём в город. Как любит говаривать тятя, лучше поостеречься, чем потом слёзы лить. Держимся вместе – вместе безопасней. Хотя мне кажется, тятя имел в виду несколько иное.
Я не отхожу от Лайи ни на шаг. Обходим площадь, предлагая всем мёд, творог и мандельброт. На сей раз у нас берут. Эстер Фельдман – горшок меда. Денег у Фельдманов – куры не клюют, Бог свидетель: большой дом над рекой, несколько десятин сада, сушильня для фруктов. Хешке-Бондарь покупает немного творога. Подозреваю, что им руководит жалость, но решаю не думать на эту тему. На вырученные монетки покупаем муку и кое-что из бакалеи.
Лайя при каждом удобном случае обшаривает взглядом рыночную площадь.
– Выбрось из головы эти мысли, – предупреждаю я. – От тех парней беды не оберёшься. Если хочешь с кем-нибудь пообщаться, сходи на собрание к Пинхасу.
Лайя строит рожицу.
– А почему ты сама туда не ходишь? Довид ходит.
– Потому!
– Знаю, знаю, тятя не дозволяет. Честно говоря, не понимаю, чем тебе не угодили эти торговцы фруктами? Ну, перекинусь я с ними словечком-другим, что за горе? Ты считаешь, они меня обидят только потому, что – гои? Либа, они такие же люди, как мы с тобой, и…
– Не обольщайся, – обрываю её словоизлияния.
– Ведёшь себя как мишуге. Что у тебя в голове? Мякина? Это обычные фрукты!
– В отличие от тебя я не пропускаю мимо ушей то, о чём говорят люди. Те, кто подходит к их прилавкам, покупают куда больше, нежели намеревались, а женщины, отведав их вишен, места себе не находят, пока не купят ещё.
– И кто ж такое говорит?
– Ну, Элька Зельфер. Неважно! Эстер Фельдман то же самое рассказывала.
– Ну ещё бы Фельдманихе на них не наговаривать, – морщиться Лайя. – Они же покупателей у неё отбивают. Глупые балачки, Либа, и ничего больше.
– Нет. Я слышала, отец Жени Беленко застал её с одним из этих парней и еле увёл домой. А потом Женька пропала.
– Что значит «пропала»? – выдыхает Лайя.
– То и значит. Мне вчера госпожа Майзельс сказала. Ты не знала?
– Нет. С каких это пор ты сделалась сплетницей?
– Это не сплетни, а правда.
– Погоди-ка. А когда Женя пропала?
– Не знаю. Дня два назад. Или три.
– Получается, как раз в тот день, когда я видела её на реке. Она каталась на коньках с Мишей и… – Лайя умолкает. – Странно всё это.
– Ну, я не присматриваюсь к гоям, – пожимаю плечами.
– Интересно…
– Что именно?
– Надо бы спросить Фёдора, когда он в последний раз её видел.
– Кого?
– Женю.
– Да я не о ней! Кого ты спрашивать собираешься? Что ещё за Фёдор? Он один из… Лайя, я же тебе запретила к ним приближаться.
– Я отношусь ко всем людям одинаково. Не то что ты.
– Неправда!
– Правда! Тебе наплевать на гоев, тебя заботят только евреи. Если ты у нас такая набожная, должна любить всех божьих тварей.
