– Налетай, покупай! – хором откликаются его братья.
От их голосов у меня по спине бежит холодок.
– Ну, Либа, давай купим немножко, – просит Лайя. – Биссл!
– Сладости для сладеньких припасли мы впрок, семечко граната, кроваво-алый сок, – тихонько напевает Фёдор.
– Мы уже уходим. Спасибо, но у нас нет денег на баловство. Зайт гезунт!
– Нет, есть! Есть! – вопит Лайя.
– Цыц!
– Меня зовут Виктором. Я был очень рад с вами познакомиться, – другой торговец протягивает мне руку.
Почему-то очень хочется прикоснуться к ней, но я удерживаюсь. Лайя хватает мою ладонь и подносит к его.
– Либа, это неучтиво, – шипит она мне.
Я чуть не поперхнулась, удивлённая переменами в поведении сестры. Никогда прежде Лайя не заставляла меня прикасаться к незнакомцам. Что это с ней? Торопливо отдёргиваю руку, поднимаю голову и натыкаюсь на взгляд голубых глаз, смотрящих в упор. Волосы у парня светлые и прилизанные, а движения неприятно напоминают повадку ласки.
Фёдор же смотрит только на Лайю.
– Вечером? – одними губами спрашивает он.
– Попытаюсь, – точно так же безмолвно отвечает она.
Тяну сестру за руку, но успеваю заметить, как монетки переходят из рук в руки, а в корзину Лайи опускается перевязанный бечёвкой пакет из коричневой обёрточной бумаги. А Виктор поёт:
– Прощай, о прекрасная дева, дева с лилейной кожей, юная златовласка, сказочная невеста, твои голубые глазки на жидовские не похожи, и возвращайся завтра, возвращайся с сестрою вместе…
Чуть не бегом пересекаю площадь, таща Лайю за собой.
Сердце готово выпрыгнуть из груди. Не нравятся мне их речи, ох, не нравятся. Сколько живу, ни разу не слышала, чтобы горожане нас обзывали. А эти… Наплели с три короба, лишь бы продать побольше, да ещё приправили юдофобством. Нет, мне это совсем не нравится.
– Не сердись, Либа, – просит Лайя. – Я лишь хотела спросить, не слыхали ли они что-нибудь о Женьке, не видели ли медведей в лесу. Ну что ты? Неужели тебе ничуточки не хочется попробовать их диковинных фруктов? Хоть разочек? Нам вообще ужасно повезло, что эти торговцы сюда наведались! Фрукты – зимой! Какие угодно! Между прочим, они их сами растят, в собственных садах. Только представь! Собирают семена со всего мира и привозят сюда, к нам. А чтобы деревья не помёрзли, поливают тёплой водой. Вот бы выйти замуж за такого садовода, ездить с ним повсюду, разыскивая новые фрукты, и возвращаться домой с саженцами…
– Кто тебе наболтал такую чушь? И с чего это ты завела разговор о свадьбе с гоем?
– Ты прямо как тятя, – ворчит Лайя, – яблочко от яблоньки. Не все мечтают зачахнуть в одиночестве, сделавшись книжным червём.
– Чепуха. Я вовсе не жажду одиночества. Однако глупости меня не соблазняют. Я выйду замуж за… – Умолкаю, едва не сказав: «За того, кого выберет тятя». – Во всяком случае, не за гойского купчишку, явившегося невесть откуда. Что у тебя общего с такими? А те, кто обходит законы природы, не иначе – колдуны.
– Или талантливые садоводы. Тебе это не приходило в голову? Слишком уж ты скора на суд.
– Пфф! Ну конечно. Много же у них талантов, как я погляжу.
– Либа!
– Лайя, – я останавливаюсь, – что-то с ними не то. Знаешь, что я почувствовала, когда он схватил меня за руку?
– Догадываюсь. – Лайя вздыхает. – Признайся, разве это не чудесно?
– Нет! Не чудесно, а противоестественно. Нельзя чувствовать подобное от одного взгляда, одного-единственного прикосновения!
«Однако именно так ты себя и чувствуешь, встречая Довида. А ведь вы даже ни разу не прикасались друг к другу». Мысли норовят разбрестись, между тем я произношу слова, которые обязана произнести:
– Вот почему нам не позволено прикасаться к мужчинам до замужества. Кроме того, ты слышала, что он пел о нас, о евреях? Неужто тебе хочется якшаться с подобными людьми?
– Просто впервые в жизни ты почувствовала хоть что-то…
– Лайя, это неправда.
– Неправда? – Она выгибает бровь. – Довид, я угадала? И что между вами было? Подержались за ручки? Или моя паинька-сестра поцеловалась с мальчиком? Отвечай, я хочу знать!
– Лайя, прекрати немедленно. Я обещала тяте с матушкой, что позабочусь о тебе, и выполню своё обещание. Если бы тятя не уехал, крутилась бы ты теперь вокруг этого шайгеца?[34] Как бы не так.
– Тятя уехал, Либа. Всё изменилось. Я сама изменилась, – грустно произносит она.
Внимательно смотрю на сестру. То есть она тоже меняется? Странно, я ведь старше, однако ощущать перемены в собственном теле начала только недавно: заострившиеся зубы и ногти, этот зуд пробивающейся шерсти…
– Я уже не понимаю, чего хочу, Либа, – продолжает Лайя, словно вторя моим мыслям.
И тут до меня доходит, что она в свой черёд испугана и растеряна.
– Лайя, временами я тоже так думаю.
– Может быть, сейчас, после отъезда родителей, я смогу в себе разобраться. Не собираются же они вечно держать нас в этой хате? Я повзрослела и хочу того, чего прежде не хотела. Мама говорила, чем старше становишься, тем больше новых чувств у тебя появляется. Особенно…
– Особенно у таких, как мы с тобой, да?
Лайя пожимает плечами и опускает глаза.
– Я смотрю на Фёдора, и мои чувства к нему – точь-в-точь такие, какие были у мамы, когда она впервые увидела тятю. Она сама мне рассказывала. Он же её не заколдовывал? Мама даже не была еврейкой, а он всё равно на ней женился. Почему у меня не может быть такого же?
– У матушки было не так.
– Тебе-то откуда знать? – Глаза Лайи вспыхивают. – Ты – холодная и твёрдая, как твои возлюбленные речные валуны. И бешерт у тебя будет такой же чёрствый, тебе под стать. Не дай Бог такого будущего!
Качаю головой, из глаз текут слёзы. «Я – жуткий зверь, Лайя, – хочется сказать сестре. – Я не такая, как ты. Вам с матушкой легко любить и быть любимыми, вы обе – легки и прекрасны, я – неуклюжая толстуха». Ничего этого я не говорю. Вообще ничего.
Не прошло и недели с отъезда родителей, а мы с сестрой уже ссоримся. А ведь ближе неё у меня в целом свете никого нет. Нельзя мне её потерять. Тогда совсем одна останусь.
– Когда? – хрипло спрашиваю я.
– Что – когда?
– Когда вы встречались?
– Ты о чём? Только что, на базаре.
– И он успел наплести тебе басен о садах и замужестве? Прямо на базаре?
– Мы виделись на поляне, – шепчет, краснея, Лайя. – Прошлой ночью.
– Случайно?
– Вроде того.
Вопросительно приподнимаю бровь.
– Я хотела расспросить его о… медведях.
– Зачем?
– Чтобы проверить, не врут ли слухи.
– А.
– Мы просто поговорили. Он неожиданно подкрался ко мне, напугал. Так бесшумно ходит, что я не услышала его шагов. Немного странно, да? Ты ж меня знаешь, я слышу, как падает листок в чаще, а Фёдор смог незаметно подкрасться.
Ещё бы не странно! Неужели она сама этого не видит? Или просто не хочет видеть? От последней мысли меня прошибает холодный пот.
