Позволяю злости вволю поклокотать, а затем гоню её по всему телу. Особенное внимание – рукам. Я превращаю злость в силу.
И обнаруживаю, что я по-своему могущественна и знаю, чего хочу. Меня так поглотила забота о других, что я забыла о себе. Что же, мой час настал. Я стану зверем, которого бежала.
Пальцы зудят. Зуд напоминает покалывание от онемения, но он куда резче. Зажмуриваюсь, стараясь не думать о плохом. Соберись, Либа, сосредоточься… Как там говаривал тятя? Нужда железо ломит? И в эту минуту я понимаю, как мама его освободила! В час великой нужды ты можешь стать кем угодно…
Боль в пальцах становится невыносимой. Это хорошо. Свобода близка. Когда начинает казаться, что пальцы вот-вот сгорят, или отвалятся, или превратятся в ледышки, навсегда утратят чувствительность, я ощущаю, как кожа раздвигается, и из-под неё вырастают когти. Ура, получилось! От боли хватаю ртом воздух, потом издаю рёв. Извернувшись, скребу когтями по коре. Верёвка лопается, и я ничком валюсь на землю.
Ноги всё ещё привязаны к дереву. Протягиваю руку, чтобы полоснуть по путам, и взвизгиваю от неожиданности. Это не мои руки! Прежде у меня не было ни густой тёмно-бурой шерсти, ни агатово-чёрных острых когтей. Слышу позади шаги.
– Так-так-так, – говорит Рувим, присаживаясь рядом на корточки, и убирает с моего лица прядь волос.
Изменились, оказывается, одни руки.
– Не прикасайся ко мне! – кричу.
Он берёт мою уродливую лапу в свою ладонь. Уже хочу полоснуть и его, но вижу, что мужская рука легко и безупречно превращается в медвежью лапу.
На сей раз взвизгиваю от страха.
– Тише, – шепчет он, – не бойся, Либа, всё хорошо. Альтер, развяжите ей ноги. Я её держу.
Верёвка ослабевает. Вскакиваю, намереваясь бежать.
– Ещё чего! – Рувим хватает меня, крепко прижимает к себе. – Куда это ты собралась в таком виде?
Он много крупнее и сильнее. Сколько ни дёргаюсь, всё напрасно, он ни на вершок не сдвинулся. Рувим так меня сжимает, что трудно дышать. Решаю схитрить, притворившись, что смирилась, а там видно будет.
Рувим попадается на уловку и слегка разжимает лапищи. Рванувшись изо всех сил, пытаюсь ударить его ногой и зацепить когтями, но он успевает вновь притиснуть меня к себе. Ну и мощь! Наверняка потом синяки останутся. Мне его не одолеть. Я бессильна. Как же я его ненавижу! Ненавижу всех и вся. Ховлинов, укравших мою сестру. Родителей, бросивших нас на произвол судьбы. Довида, утверждающего, что любит меня, и который непременно разлюбит, стоит ему увидеть, какая бестия прячется под моей шкурой. И себя ненавижу за то, что не могу спасти Лайю. Да что там Лайю, я и себя-то не в состоянии спасти.
– Тихо, Либа, тихо, – говорит Рувим мне на ухо, – всё хорошо.
Голос его непереносим. Ненавижу! Внезапно силы оставляют меня.
– Пойдём к костру, Либа. Альтер, плесните-ка ей чего покрепче.
Тот что-то буркает в ответ. Мотаю головой. Я сломлена. Рувим опускает меня на землю. Хочу вытереть мокрые щёки и обнаруживаю, что когти никуда не делись. От этого слёзы начинают течь в три ручья.
– Ничего-ничего. – Рувим достаёт платок и вытирает мне лицо.
Его руки уже человеческие, гладкие и розовые.
– Помогите, – всхлипываю я, – научите, как превратиться обратно.
Солидно кашлянув, Альтер косится на Рувима и говорит:
– Можем и научить. Только сначала тебе придётся кое-что нам пообещать.
– Много чести! – опять ярюсь я, но голос явственно дрожит.
– Генуг из генуг[62], – говорит Альтер. – Хватит. Ишь, разошлась. Мы хотим знать, способна ты обратиться полностью?
80
Лайя
Сон не кончается.Мне снится:я проснуласьв собственной постели,под маминым плащомиз белых перьев.В кулаке —одно-единственноесветлое перо.Мама осторожно выбираетпух лебединый из моих волос.«Настанет день,когда тебе придётся вспомнить,кто ты, Лайя». – «А для чего?» —«Сама узнаешь.Но день этот уже не за горами.Ты всё поймёшь сама,тебе подскажет сердце».Сердце? С сомнениемкачаю головой.«Верь мне, Лайя,и слушай сердце». —«Но зачем?» – «Тихо,давай-ка лучшетебя я расчешу.Вы с Либой такие разные!Луна и солнце. Однаждывы обе воссияете,поймёте,что на странные поступкитолкает нас любовь.Вот тогда ты и сделаешьсвой выбор».Ворочаюсь во сне.«О чём ты, мама?»Мне казалось,мой выбор сделан.Значит,назад дороги нет?Это – любовь?Иль что-тосовсем иное?Я не знаю.Не знаю,ничего не знаю.А если вновьстать лебедью?Смогу яулететь отсюда?Рвусь к небуи внезапно ощущаю,что лозы запустилипод кожу корни икровь сосут.Лозы держат крепко.81
Либа
Закрываю глаза. В голове звучит отцовский голос: лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Жадно втягиваю носом воздух. Я ничем не обязана этим людям.
И тут меня осеняет. Вот же он, ответ! Чую его нутром, ощущение сродни голоду или снам о холодных реках с тёмною водой. Я покажу им, кто я есть. Какое право они имеют сомневаться во мне и лукавить? Ярость проникает до мозга костей, растекается по венам. Боль мучительна и сладка. Просыпается сила, и никому её у меня не отнять.
Превращение начинается. Натужно сопя, падаю на четвереньки. И вот уже я – медведица. Мех – тёмный, почти чёрный, как у тяти. Рычу на Альтера, и он тоже, прямо на моих глазах, обращается медведем. Я щерю зубы, пытаюсь сбежать, но Альтер крупнее, сильнее и проворнее, он с лёгкостью обгоняет меня и заступает путь. Раздаётся новый рык, пробирающий до самых печёнок. Это не Альтер и не я. Оглядываюсь и вижу превратившегося в медведя Рувима. Как ни тошно в этом признаваться, он – великолепен. В эту минуту слышатся голоса, шаги, на поляну выходит Довид с отцом и братом.
– Нет! – кричу я, но из пасти вырывается только рёв.
Все трое с ружьями. Довид прицеливается в меня. Мои глаза наполняются жгучими слезами. Мир опрокидывается. Похоже, на нас наткнулась дружина самообороны, ищущая медведя, задравшего Женю и Михаила. Я-то знаю, кто настоящий убийца, только доказательств не нашла. А теперь искать поздно: я стала одновременно хищником и добычей.
Альтер прыгает, прикрывая нас с Рувимом, и с рычанием кидается на людей. Я не хочу, чтобы кто-то пострадал, но и быть застреленной Довидом не желаю. Жалобно скулю. На спину мне ложится тяжёлая лапа. Рувим. Он подталкивает меня носом. Делать нечего: следую за ним в лес.
Отбегаем от поляны на приличное расстояние, и медведь вновь обращается мужчиной. Он гол. Я не могу отвести от него взгляда, пусть это и неприлично. Нельзя мне думать о нём. Я должна думать о Довиде, при одной мысли о котором медвежье тело заливает жаром.
– Скоро вернусь, – говорит Рувим. – Сиди здесь и не высовывайся.
Тут только до меня доходит, что я понятия не имею, как вернуть себе человеческий облик.
Рувим уходит. Ох, и страшно! Сворачиваюсь клубком, стараясь сделаться маленькой и незаметной. Я – бурая кочка, а не медведь. Вдруг Довид вздумает пойти этой тропой?
Шуршат кусты. Приоткрываю один глаз
