— О чем это я… Да, теперь мы все знаем, Никита… — Она волновалась, но сдерживалась. — Девочка дала слово и никому об этом не сказала. Не потому, что верна своим обещаниям, а потому, что страшно… Я это видела ее глазами, яркие вспышки, словно эпизоды, вырванные из видеозаписи. Это так прочно впиталось ей в память… Еще зима, рискну предположить, что на календаре 2 февраля, день, когда в Ярославле умер Усманский…
Она приходит домой, уже вечер, после школы засиделась у подруги. Отца не было. Она открывает дверь своим ключом, швыряет ранец, скидывает зимние сапоги, пуховик. Зовет маму, но та не отзывается — хотя ее одежда и сапоги на месте. Идет по комнатам — нет мамы. В ванной горит свет, она зовет — никто не отзывается. Заглядывает внутрь.
Мама лежит в ванне с пеной — видимо, решила расслабиться после работы. Но что-то пошло не так. Голова откинута, рот оскален, глаза закатились… И сколько так продолжается, никто не знает. Дикая паника, девочка подлетает к матери, трясет ее. Голова сваливается, глаза остаются полуоткрыты. Она трясет женщину, умоляет очнуться, неумело проверяет пульс, подносит зеркальце к губам. Мама мертва, в этом нет сомнения даже для 13-летней девочки.
Она пытается вдуть в нее воздух — это смотрится глупо. Девочка пятится, брызжет слезами, ничего не соображает. Что с мамой — перенервничала на работе, сердце не выдержало? Слишком горячую воду включила? Выскакивает в комнату, звонит отцу — у того занято. Судорожно вспоминает номер «Скорой» — ей никогда не приходилось туда звонить. Но набрать не успевает, за спиной шорох, она шарахается, роняет телефон.
Сзади стоит мама, обернутая в полотенце, пошатывается, глаза блуждают, сама бледная как поганка. Мама уже не мертвая, хрипло дышит. Но неизвестно, что страшнее — мама мертвая или мама как будто живая. Девчонка чуть не умирает от страха — все заледенело внутри. А она еще качнулась, положила руку девочке на плечо, обе стали падать… В общем, ужас голливудский.
Потом мама оклемалась, сказала, что ей просто стало плохо, сознание потеряла. Взяла с дочери честное слово, что никому не скажет, даже папе.
Потом пришел отец, сели ужинать. Вроде все так же, только мама молчала много, впадала в прострацию, натыкалась на предметы, когда ходила, шутила, что подхватила куриную слепоту.
Через день-другой все прошло, мама снова стала собой, впрочем, ненадолго. Пошли скандалы, поведение женщины стало меняться. Понимаешь, что это значит, Никита? Клиническая смерть все-таки была, просто она не зафиксирована! О ней никто не знает, кроме дочери, а дочь молчит, поскольку: а) дала слово, и б) ей страшно. А почему мама вдруг очнулась — очередная медицинская загадка, хотя без вмешательства внешних сил, конечно, не обошлось. Теперь все сходится — это она…
— Варвара, ты супер… — пробормотал я. — Нет, правда, я без ума от тебя…
— Неужели? — хихикнула она. — Да ты и до меня был странным… А супер, мой дорогой, это когда без контакта. Подобные методики существуют, но не всем они по силам. Я пока не умею.
У «Красного факела» стояла очередь из желающих повернуть влево. Я желал пуще других! Поэтому пер по средней полосе, на перекрестке подался влево, вклинился перед головной машиной. Водитель протестующе загудел. Да пошел он! Мы миссию выполняем! Гаишников на ответственном перекрестке не было, и через несколько минут мы уже въезжали под арку на Сибирскую.
Нетерпение гнало, я никому не уступал! На город укладывались сумерки — еще полчаса, и дальше носа ничего не увидишь. Отчаяние сжимало грудную клетку. Мы потеряли уйму времени, эта выдра уже наверняка свалила! Затор перед школой, здесь я был бессилен. Я давил на звуковой сигнал, но никто не желал расступаться. Узкая проезжая часть, обочины забиты стоящими машинами, пропускали встречный поток.
— Ты что, ослеп?! — вдруг взвизгнула Варвара. — Она же мимо проехала!
Недолго ослепнуть от такого обилия фар! Как она заметила?
— Ты уверена? — ахнул я.
— Да, это точно она, обернись!
На пару мгновений в зеркале возник зеркально отраженный номер. Это была Крапивина. Значит, не все еще потеряно. Но как выбраться из этой толчеи? Выедет из арки, там либо налево, либо направо, и мы ее теряем! Дернулась машина впереди, протащилась вперед на несколько метров и снова встала.
А вот теперь я не зевал. Баранку круто влево, одновременно давил на клаксон, и через миг моя машина перегородила обе полосы. Встречные встали, не давить же кретина. Сзади тоже гудели. Я двигался рывками, взад-вперед, несколько секунд позора — и я уже возвращался к арке, сквозь которую проехал несколько минут назад. Прочь с Сибирской — она уже надоела!
— Варвара, смотри внимательно, — бормотал я. — Ты глазастая, должна заметить. Где эта супер-убийца вселенского масштаба?
Нет, окончательно темень еще не пала. Черный кроссовер выделялся на сером фоне. Он повернул налево, к ЦУМу, и снова мне пришлось проявлять чудеса автомобильной эквилибристики — с выездом на встречку, чтобы не отстать. Прижать к обочине, попробовать задержать? А какие основания? Менты обхохочутся. Кривицкий с Губиным уже не хохочут, но и не помогут «сумасшедшим», поскольку не хотят остаться без хлебной работы.
К вечеру субботы пробок не было, Крапивина играючи прошла поворот у ЦУМа, вырвалась на Димитрова. Я шел за ней через две машины, рисковал застрять на светофоре. Но тот, что у «Красного факела», мы прошли, впереди — мост с двумя дамбами и никаких препятствий…
«Сорренто» в среднем темпе двигался по мосту, а я держался сзади, на соседней полосе. Наше положение было выгоднее — я видел машину Крапивиной. А она в зеркало — только мои фары.
Варвара молчала — и то ладно. Мы съехали с моста, приближались к ТЭЦ-2. Кривицкий позвонил так своевременно! Я описал ситуацию, он задумался.
— У тебя громкая связь не включена?
— Нет.
— Ладно, хорошо… Я не знаю, куда она направляется, но у Крапивиной есть дача — на Ордынской трассе за Хилокским рынком. Полтора километра от кольца, нужно свернуть налево. Садовое товарищество называется «Полесье». Мы ездили
