Потом, грохоча лавками, уселись обратно, и Софья начала речь:
– Мы все обливаемся слезами, видя сокрушительное поражение России в войне с турками. Мы не только оставили без помощи братьев наших болгар и греков, но вынуждены платить унизительную контрибуцию. Но разве доблесть наша ушла в прошлое? Нет! Всему виной враги, разодравшие нашу бедную родину на пятнадцать держав и сделавшие царя чиновником! Что это за император, который заперт в своей империи без права ее покинуть? Насмешка над божественной властью!
Алевтина слышала где-то про контрибуцию, но не задумывалась, насколько это плохо. А Желябова продолжала, все больше распаляясь:
– Как солдатам проявить эту доблесть, когда нет больше ни единства, ни помазанника Божьего? Когда законы месяцами не могут принять, а примут – так еще хуже станет.
– Но все это началось не с переворота, навязанного нам «Северным обществом», – воскликнул юноша в очках, – но раньше, гораздо раньше. С богомерзских преобразований никоновских! Конституция Муравьева произросла на благодатной почве.
– И-ме-нно! – похвалила его Софья. – Взять хотя бы крестный ход против часовой стрелки, совершаемый столько лет кряду. Я уже не говорю о более важных вещах. Что вы хотите после этого?
Она картинно развела руками и замолчала. Поднялся шум. Люди спорили. Слышались реплики: «Дальше только хуже!», «Продали Россию!», «Это англичане все!».
– Надо ж делать что-то! – выкрикнул лысеющий мужик.
– Конечно, – звучным голосом отозвалась Желябова, – нужно идти будить сознание народа. С вами мне говорить просто, вы – мои единоверцы, но таких осталось теперь мало. А как достучаться до обычного петербуржца?
– Кстати, – вспомнил молодой человек в очках, – у нас в университете тоже есть дореформенный кружок. Только не понимаю я, кто за ним стоит. Они будто сказки рассказывают и по деревням их развозят. Но там русской идеи больше, чем христианства, как мне показалось.
– Нет русской идеи без христианства, – отрезала Софья.
Она открыла дверь в соседнюю комнату и позвала:
– Андрей Иванович, будь мил, принеси открытки.
Алевтина узнала господина Желябова, так удачно устроившего судьбу Трезора. Он аккуратно положил на стол две стопки – в одной цветные открытки, будто бы рождественские, но младенец Иисус на них горько плакал. А на листах было написано: нам нужен царь-батюшка, а не «верховный чиновник».
– Вот. Постарайтесь разложить на ярмарках и в церквах, – сказала Софья, а муж ее добавил:
– В Английский клуб надо бы.
– На мой взгляд, это невозможная цель, – отозвался молодой человек в очках, – надо быть членом этого клуба, либо…
– Либо устроиться туда прислугой, – усмехнулась Желябова, – ну? Кто готов пойти в Английский клуб лакеем или посудомойкой?
Все молчали. Алевтина с трудом разлепила пересохшие губы и хрипло пискнула:
– Я! Я готова!
Андрей Иванович посмотрел на нее с уважением, а Софья поджала губы.
– Ну что ж, завтра же и пойдете, раз вызвались. Не забоитесь?
– Нет, – твердо сказала девушка. – Вот только костюм мой для этого не подходит.
– Какой же вам нужен для мытья посуды? – удивилась Желябова.
– Я думаю, туда кого попало не возьмут, даже в прислугу, – объяснила Алевтина, – надо сразу показать, что я из приличного дома.
– Она правильно говорит, – поддержал Андрей Иванович. Его жена хмыкнула:
– Ну что ж, справим ей одежку, раз ты так считаешь. В конце концов, смелость надо награждать.
…Так бедная сирота оказалась в модной лавке. Сколько там было изумительных нарядов! Более всего поразила ее накидка из розового атласа, расшитая жемчугом. Алевтина невольно протянула руку – потрогать – и вздрогнула от язвительного замечания Софьи:
– Вы вроде бы в судомойки готовитесь, а не на императорский бал!
– Ты уж слишком строга к ней, Софьюшка, – вступился Андрей Иванович, – бедняжка столько перенесла.
Желябова молча поджала губы.
Купили, конечно, самое простое платье, но все-таки с пышными рукавами и даже с маленьким турнюром.
– Теперь еще корсет ведь к нему надо, – раздраженно пробурчала Софья – ладно, дам свой, все равно не ношу.
В квартире на Кузнечном произошла генеральная примерка. С корсетом платье село очень ладно. Андрей Иванович даже языком прищелкнул:
– В таком и посуду мыть жалко!
Жена сурово одернула:
– Что за вздор? Для работы в старое переоденется.
«Хоть бы меня взяли в этот клуб, – думала Алевтина. – Жаль только, что он не французский, но, может, другие иностранцы там тоже бывают?»
Ей повезло: в открывшемся Английском собрании как раз искали работниц. Но разочарование настало в первый же день: публика в залах собиралась сплошь русская. Как настоящая крестьянская дочь, она решила все равно работать, чтобы не сидеть на шее у Варвары Степановны и, может быть, даже накопить на гимназию для Грегуара.
Жизнь стала утомительнее, но веселее. Вставать приходилось рано, зато к завтраку Алевтина теперь всегда покупала себе французскую булку и съедала ее в своей комнате, чтобы лишний раз не встречаться с Варварой Степановной. Правда, та бурчать стала меньше, получая гостинцы от своей постоялицы. Но главная радость состояла в собраниях на Кузнечном. Даже не в них самих, а в Андрее Ивановиче, который проникся к сироте большой симпатией и трогательно заботился о ней, угощая сладостями и спрашивая о ее делах. Софья, наоборот, с каждым днем все более мрачнела. Супруг объяснял ее состояние поражением России в недавней войне. Алевтина стыдилась своей бесчувственности, но не могла понять, в чем беда. Никто же не убивает друг друга на улицах, и от голода вроде бы народ не гибнет. А что так много попрошаек из Греции, да и вообще всяких иностранцев – это даже интересно, можно, не путешествуя, разных людей повидать.
…Если привстать на ступеньку, ведущую в помещения кухни, в крохотном окошке, будто в рамочке, виднелась ограда Синего моста. Алевтина любила мельком замечать это, как будто у нее была маленькая симпатичная вещица, о которой никто не знает. Нареканий в работе судомойкой она не вызывала – пригодился покладистый характер. Только вот листовки удавалось оставить в залах лишь изредка, из-за боязни выдать себя.
Так за трудами незаметно пришла зима. Варвара Степановна расщедрилась и подарила свою цигейковую шубу Та была чуть великовата, но это даже нравилось девушке: можно было залезть в одежку, как в домик. И толкать на улицах перестали, наверное, видели, что дама идет, а не какая-то пигалица.
Однажды днем она спешила на очередное собрание. Как обычно, повернула в Кузнечный переулок и онемела от удивления: прямо на нее бежал Пьер, подгоняемый тучным городовым:
– Стой, кому говорять! Держите его!
Блюститель порядка припустил быстрее, но поскользнулся и рухнул в сугроб на обочине, дав жертве шанс.
В голове у Алевтины пронеслось сразу столько мыслей, что она беспомощно остановилась. По глазам француза было видно, что на этот раз он точно узнал свою бывшую ученицу.
– Пьер! Скорее сюда!
Месье, поколебавшись мгновение, вбежал в парадное, Алевтина – за ним, они вместе помчались по лестнице. «Только бы открыть успели!» – мысленно взмолилась девушка, и мольбы
