– Простите, за Пьером гнался городовой, позвольте ему укрыться здесь на небольшое время! – протараторила Алевтина, заталкивая возлюбленного в квартиру.
– Боже, Твоя воля! Вы снова за старое?
– Барышня! Откройте! У вас скрывается преступник! – грубый голос из-за двери опередил извинения.
Резким движением кисти Желябова определила молодых людей в комнатку у входа, а сама открыла городовому:
– Доброго дня! О каком вы преступнике?
– Как о каком! Бежал вот за ним… уф… нерусский он… что-то с прилавка унес, не заплатив!
– Простите, уважаемый, но у нас преступников здесь не держат. Постыдились бы честных жильцов обижать!
Служитель порядка даже икнул от удивления:
– Да как же так! К вам цельный день всякие субъекты подозрительные ходють!
– Не к нам, а к господину Достоевскому, возможно. Он напротив живет, вы у него спросите. Он человек известный, а мы люди простые и чужих к себе не пускаем. До свиданья! – и она решительно захлопнула дверь.
Пьер сидел на краешке стула, под образами, от волнения постукивая носками башмаков друг о друга. Когда вошла Софья – он бухнулся перед ней на колени, повторяя:
– Спасьиба, спасьиба…
– Ne vaut pas la peine d’être remercié[5], – сухо ответила та, отдернув руку, которую он пытался поцеловать. Несчастный месье, услышав родную речь, впал в восторженное состояние и начал говорить, что есть на свете équité![6] Злые люди оговорили его и выгнали на улицу, а добрые – приютили, и теперь он среди друзей, чтобы уже не расставаться с ними никогда.
В этот момент в комнату вошел Желябов.
– Софья, кто это и чего он хочет от нас?
Она хмыкнула:
– Я так понимаю, что это – отец ребенка, и он собирается жить здесь.
Андрей Иванович посмотрел на Алевтину странным взглядом и сказал жене:
– Выйдем на минутку.
Пьер начал нервно ходить из угла в угол:
– Они не выгнать меня? Нет? – вдруг выкрикнул он срывающимся голосом.
Алевтина прижала палец к губам. Она изо всех сил вслушивалась в обрывки разговора, доносящиеся из-за тонкой перегородки, но не могла уловить смысла, кроме того, что ее благодетели почему-то сердились друг на друга, и атмосфера с соседней комнате накалялась с каждой фразой.
Конечно, это из-за нее. Сама села с ребенком добрым людям на шею, да еще и городового в дом привела! Но как было не спасти Пьера?
Если бы Алевтина знала истинную причину ссоры между супругами, то расстроилась бы еще больше.
– Соня, нам тут только французских воришек не хватало! – журчал воркующий бас Андрея Ивановича. – Кроме того, жалко Алю, чистая такая девочка…
– Твоя девочка уже шесть лет как мамаша, – саркастично возражала Софья.
– Ну ошиблась, с кем не бывает. Наш долг – спасти ее сейчас от этого француза. И лучше вообще ей сейчас не думать о мужчинах. Она может принести много пользы в нашем деле.
И снова напряженный голос Желябовой:
– Если мы сейчас выгоним его, то толкнем ее ко греху. Нет уж. Их надо срочно обвенчать, причем по нашему обряду, а не по никонову. Я добьюсь этого.
– Соня! – муж повысил голос. – Ну они же свободные люди, в конце концов! Ты их спросила? Что ты такое говоришь?
И снова она, подчеркивая каждый слог, будто читает урок детям:
– Здесь нет никакой свободы. Они скованы обстоятельствами, и кандалы их тяжелее свинца.
К тому же, это не я, а ты только что решал за нее, о чем ей следует думать.
– Соня, отстань от бедной девочки!
– Я защищаю ее. В отличие от… иных людей. Я вижу, какие взгляды ты кидаешь на нее. И она тебе тоже улыбается.
– Соня! Что ты вообразила? Аля чиста, как ангел.
– Искренне надеюсь. Пьер останется пока у нас. И давай больше не будем об этом.
– А городовой?
– Я послала его к господину Достоевскому.
– Ты умна, как всегда… – Андрей Иванович басовито закашлялся.
…Пьер умоляюще посмотрел на Алевтину:
– Я боюсь тюрьма… и рюсски зима….
Девушка робко улыбнулась:
– Софья добра. Я надеюсь, она поможет. И вообрази, ты скоро увидишь… сейчас вспомню, как это по-французски… ton fils. Oui[7]!
– Mon fils?[8] – месье вздрогнул. – mon Dieu…
– Ты увидишь, он прехорошенький и уже читает en framais[9]… – торопливо начала объяснять девушка, но тут появились хозяева. Софья, брезгливо оглядев француза, сказала Алевтине:
– Ваш эээ… друг, может остаться здесь до завтра. Извольте сходить в лавку и купить ему что-нибудь на ужин.
Алевтина бросилась искать портмоне и корзинку, но вдруг остановилась и нерешительно подошла к Пьеру:
– Ты… хочешь все же увидеть ton fils?
Он закивал:
– Да, да. Я хочу mon fils, хочу видьеть…
– Я покажу тебе его, – обрадовалась она, – это недалеко тут, Средняя Подьяческая, и можно…
– Нельзя, – оборвала Желябова. – Во-первых, не хватало ему снова встретиться с городовым. А во-вторых, я не желаю, чтобы матушка думала, будто я с иностранцами дружбу вожу. Даже и не думайте приводить его туда.
Вздохнув, Алевтина поплелась в лавку. Выбрав хороший большой крендель за две копейки, она опасливо приценилась к сыру с огромными дыркам, и тут ее осенило: ведь никто не запрещал ей прийти с Грегуаром в Кузнечный переулок. Можно сделать это прямо сейчас – ведь не терпится же увидеть, как отец и сын встретятся.
Размахивая корзинкой, она поспешила в сторону Подьяческих улиц. На подходе к дому увидела знакомую, сгорбленную от болей в пояснице, фигуру Варвары Степановны.
– Аля! Ну где тебя носит? Гриша пропал!
Девушка чуть корзинку не выронила от неожиданности. По дороге сюда у нее закрадывалась мысль: вдруг вернется с сыном на Кузнечный, а Пьера нет? Но такого внезапного поворота событий она и предположить не могла. И сразу начала укорять себя, что совсем забросила ребенка.
– В полицию сообщить надо. – Варвара Степановна тоже расстроилась не на шутку. – Ты знаешь, у нас здесь опять цыгане детей воруют, мне как раз сегодня булочник говорил! А он черноглазенький у тебя, вылитый цыганенок.
– В полицию? – Алевтина задумалась на секунду. – Может, вы сами им скажете?
– Ты же его мать!
– Они не поверят, что он мой сын. Вообще прогонят. А вас послушают. А я пока сама его с Трезором поищу.
Она подбежала к будке, пес радостно бросился навстречу.
– Трезорка, не подведи!
Хотела отломить ему от кренделя, но отдернула руку, сначала изучила содержимое кошелька. Звякнули копейка и полушка.
– Вот тебе крендельку… а теперь ищи. Где Греуар? Ну-ка искать!
Лохматый друг начал усиленно нюхать утоптанный снег во дворе, потом призывно тявкнул и унесся на улицу. Алевтина – за ним. Она бежала и думала, что цыгане, должно быть, не обидят Грегуара, раз он похож на них.
Начало смеркаться, и повалил снег. Трезор то убегал, то снова возвращался. Улицы пошли совсем незнакомые, и люди попадались все больше подозрительные – в основном, компании греков в ужасных лохмотьях. Днем их почти не было видно. Они шумели на своем