– Гришенька? Да спит уже, наверное. Но ты сходи, сходи к нему.
Он лежал в кроватке, шепча что-то игрушечному медведю. Заметил, ее, замолчал, внимательно всматриваясь.
– Я же тебе говорил, к нам скоро мама придет, – серьезно и важно объяснил он своему плюшевому другу. – Мама, спасибо тебе, ты такого хорошего медведя подарила, но… но все-таки…
– Что «все-таки»? – спросила она, улыбаясь.
– Ты все-таки лучше медведя, вот что.
Она присела на краешек кроватки и почувствовала, что вся обида на Пьера куда-то делась. Надо же: из-за какой-то глупости она чуть было не оставила своего малыша одного. Показалось даже, что батюшка и царь Александр грозят ей пальцем с неба, но не сердито, а так, для порядку.
* * *Шел август 1893 года. На Сенной площади надрывался мальчонка-газетчик:
– Спешите узнать! Народ поднимает землю, данную императором! Бродяжничество, наконец, искоренено! Свежие новости! Русская армия взяла реванш на Босфоре! Русские идут войной на Японию! Столица теперь Москва, там строят храм святых покровителей Руси!
Варвара Степановна, повиснув на Алевтининой руке, подслеповато щурилась и прислушивалась:
– Эх, не дожила Сонечка! Она бы порадовалась этим переменам.
– Может быть, – уклончиво ответила Алевтина, – как теперь узнать…
– И как с отцом ее мы помирились, жаль, не увидела, – продолжала горевать Варвара Степановна.
– Не переживайте, она все видит с небес.
Алевтина бережно вела матушку Софьи домой. Ей не хотелось расстраивать старушку. За эти годы она полюбила ее, как родную мать.
Варвара Степановна ничего не знала о страшном разочаровании своей дочери. Лев Николаевич Перовский, ее отец, был одним из тайных вдохновителей партии, приведшей на трон князя Щербатова. Софья даже считала, что именно он организовал кровавую резню с убийством несчастной, так и не коронованной Ольги Второй. Ей досталась незавидная роль – подготовить своей смертью восшествие на престол императора Василия.
Алевтина так и не научилась разбираться в политике, но ей хватило ума понять, что власть пришла вовсе не та, о какой мечтала Софья. Как говорила сама Желябова, «не крестьяне получили землю, а земля получила крестьян».
Во всех городах нелегальных рабочих разыскивали и отправляли пахать целину. По бумагам они оставались свободными людьми, но на деле не могли сменить занятие, а царские чиновники время от времени перебрасывали их из края в край. Всеобщей стала воинская повинность, а попытки уклонения карались смертью. Но больше всего огорчал Софью вопрос веры. Вроде бы победили раскольники, но не те. Когда она узнала, что в Казанском соборе освятили икону Перуна, то разрыдалась, целый час ее не могли утешить. А ведь раньше всем казалось, что она вообще не умеет плакать.
И когда их с Алевтиной назвали героями и назначили солидное содержание, она возмутилась и, вероятно, наделала бы скандалу, если б смогла встать и дойти хоть куда-нибудь.
А Андрей Иванович… возможно, он просто устал быть хорошим мужем. Он и ходил за лекарствами, и звал докторов, но все же избегал сидеть у постели умирающей жены. А когда ее не стало, на другой же день сделал предложение Алевтине. Та отказалась наотрез и не сказала об этом ни одной живой душе.
Делали ей предложения и другие, даже один солидный граф-вдовец. Она отказывала всем, самозабвенно занимаясь здоровьем Варвары Степановны и образованием сына Григория. Звать его на французский манер было теперь запрещено законом. Как и учить французскому языку. Но он увлекся медициной, которая нужна при любой власти, и Алевтина радовалась этому.
Когда Григорию Задонскому исполнилось восемнадцать, он сильно изменился. Стал постоянно пропадать где-то, а на вопросы все больше отмалчивался. «Влюбился», – говорила Варвара Степановна мечтательно. Алевтина молча вздыхала.
Однажды на рынке у Сенной она встретила сына, а он не заметил ее в толпе. Зато Алевтина ясно увидела, как он выронил листок, на котором было напечатано: «Мы хотим законного православного царя, а не язычника-ирода, уничтожающего свой народ».
Сердце ее будто остановилось на секунду. Забыв, что хотела купить, она поспешила домой, раздумывая, как завести неприятный и опасный, но необходимый разговор.
Дождавшись сына, который, как обычно, вернулся за полночь, Алевтина принесла ему еды и сказала, будто невзначай:
– А я вот в юности, когда листовки раскладывала, всегда смотрела, чтоб никто не видел.
Он не ответил, только резко повел плечами. Начал есть, как ни в чем не бывало. Потом сказал:
– Вкусный ужин, мам. А ты правда листовки раскладывала?
– Да, как и ты.
– Кто тебе сказал?
– Никто. Ты неосторожно себя ведешь.
Он помолчал.
– Спасибо. Я буду осторожнее.
– Послушай… – нерешительно спросила она. – Но зачем это тебе? Нас же с тобой защищают, жалованье платят.
Григорий засопел раздраженно:
– Мама. Помимо брюха, для которого важно жалованье, у человека еще есть душа. И совесть. Мне казалось, ты это понимаешь.
– Конечно, понимаю, – согласилась она, – просто один ты у меня. А кто у вас главный? Не Андрей Иванович, случайно?
Сын усмехнулся:
– Он уже старый. Да и к тому же раскольник. У нас главный – Володя Ульянов. Такой умище, просто ходячая энциклопедия. У него брата недавно казнили… сейчас многим достается, ты знаешь. Но народ устал терпеть. И если сейчас удастся освободить из Петропавловки законного наследника – все его поддержат.
Он скатал две колбаски из хлебного мякиша, положил их крест-накрест, полюбовался и решительно смял все в шарик:
– Мама, я все равно буду бороться. За свободу, православие и конституцию. Ведь если бы не она, ты была бы крепостной крестьянкой, никто бы не позвал тебе гувернера, и я не появился бы на свет.
Алевтина вздохнула:
– Помоги, Господи…
Александр Больных
Пушечный король
В 1714 году император Петр Великий, глядя на стремительное разорение мелких дворян-помещиков, принял закон о единонаследии, попытавшись превратить родовые имения в подобие европейских майоратов – неделимых и неотчуждаемых. В 1730 году императрица Анна указ отменила, решив, что наследство следует делить по-божески и по справедливости. В результате считалось нормальным, если Рюрикович после очередной дележки имеет пару избенок и полторы курицы, зато по справедливости. Хуже того, этот указ на корню зарубил возможность создания в России промышленных империй. Все эти Путиловы, Морозовы, рябушинские – не более чем короли урюпинской водокачки. «Крупп», «Байер», «Дженерал Электрик», «Армстронг» в России так и не появились.
Царь Петр Алексеевич был хмур, болела голова после вчерашнего шумства, нелегко давались ему битвы с Ивашкой Хмельницким. Впрочем, пока железное здоровье царя позволяло справляться, только голова с утра трещала, поэтому поднесенную чашу рейнского он принял вполне благосклонно. И тут вспомнилось.
– Где этот…
– Кто? – поспешил уточнить Сашка Меншиков.
– Ну, этот… Кузнец…
– Какой, мин херц?
– Тот самый… – Но, видя по недоуменному лицу приятеля, что тот совершенно ничего не понимает, Петр уточнил: – Который пистолет обещал сделать.
Меншиков лишь головой помотал, какие там пистолеты. Петр нетерпеливо напомнил:
– Когда в Воронеж ехали, оставил тут пистолет германский. Курок у него отломился и еще что-то случилось. Вот здешний кузнец и посулил отремонтировать, чтобы
