Ты не идешь мне навстречу, так что я вынужден применить силу. Предупреждаю, я не люблю плохие манеры, особенно от такого примитивного существа, как ты.
Эйвери. Спокойный. Заинтересованный. Собранный.
… плохие манеры, особенно…
Невыразительная, пустая маска с выгнутой дугой бровью… ничего нельзя прочесть…
Все так быстро уплывает, что я никак не могу ухватиться…
Не делай из меня дурака… не лги мне…
Когда это было?
Не лги…
Чернота.
Не…
Глаза жжет от напряжения, пытаюсь увидеть… что?
Не будешь ли ты так любезна назвать мне его имя?
Кто
Не будешь ли ты так любезна…
Что
Не будешь ли ты…
— Грязнокровка?
Я должна увидеть…
Не будешь ли…
Он берет меня за плечи и встряхивает, словно куклу.
— Гермиона? Ответь же, ради бога!
Мое имя. Мое имя!
Люциус назвал меня по имени. Он произнес мое имя вслух и он любит меня…
Но Эйвери тоже называл меня по имени.
Не проси о помощи, Гермиона. Никто — ни я, ни Бог, ни даже Люциус — теперь не спасет тебя.
Открываю было рот, но Эйвери стремительно делает шаг назад и, направив на меня палочку, произносит:
— Обливиэйт!
Давлюсь воздухом и резко открываю глаза: лунный свет льется в сад, окутывая нас своей дымкой, меня всю трясет.
Люциус обнимает меня.
— Что такое? Что случилось?
Мое зрение еще размыто: его лицо — овальное, бледное пятно. Пытаюсь ответить, но страх душит меня, сдавливая внутренности железными тисками.
— Боже, спаси и сохрани.
Эйвери что-то сделал. И он не хотел, чтобы я об этом помнила…
— О господи боже мой…
Люциус встряхивает меня сильнее.
— Что случилось? Отвечай! — в его голосе сквозит паника.
Несколько раз моргаю, восстанавливая фокус зрения, и тяжело дышу.
Он выглядит напряженным. Испуганным.
Сглатываю, мысленно выстраивая из этих странных сигналов подсознания логическую цепочку.
— Эйвери, — голос дрожит и срывается. — Я помню… но я не могу…
— О чем ты? — хмурится он.
Делаю глубокий вдох и продолжаю.
— Думаю… думаю, Эйвери стер мне память, — выпаливаю на одном дыхании. — Но я не знаю, какие воспоминания он уничтожил… я видела только что… я видела…
Закрываю глаза, устало качая головой.
— Не помню! Не могу… пытаюсь, но не получается. Я лишь помню, как он произнес: «Обливиэйт»…
Люциус цедит проклятия, и, открыв глаза, я вижу, что он отвернулся. Он думает. И думает лихорадочно.
Очередной порыв ветра потревожил листву деревьев, но на этот раз ветер принес с собой ледяной холод, а шелест листьев звучит как никогда зловеще. Наш маленький райский уголок разрушен Эйвери, который, подобно мерзкой змее, опутывает нас своими кольцами.
— Что собираешься делать? — тихо спрашиваю Люциуса.
Он бледнее обычного. От страха…
Протянув руку, беру его за отворот рубашки. Вздрогнув, он судорожно вздыхает и притягивает меня к себе, крепко обнимая.
— Я что-нибудь придумаю, — шепчет он. — Обещаю. Не беспокойся. Верь мне.
Прячу лицо у него на груди.
— Я верю тебе, — шепчу в ответ.
Глава 45. Назад к истокам
«— Что значит быть на самом дне? Ты этого боишься? —
В лицо смеялась она мне.
— Я — нет. Упав, теперь живу в огне». — Сильвия Плат, «Вяз» (пер. kama155)
Реверсия (сущ.) — возврат в первоначальное состояние.
Что ж, хотя бы не придется больше жить в этой комнате.
Равнодушно осматриваю ее, разглядывая каждую трещинку на полу и в стенах, деревянную дверь, мерцающие свечи.
Нет, я не буду скучать. Ни по комнате, ни по воспоминаниям, которые она хранит, словно ящик Пандоры.
Воспоминания… Голова полна ими, и только они не дали мне окончательно сойти с ума.
И за последние несколько часов к ним добавилась еще парочка; их-то я и прокручиваю в голове снова и снова…
* * *— Уверена, что больше ничего не помнишь?
— Я же сказала — нет.
— Совсем ничего? Выражение его лица, или… может, он еще что-то сказал…
— Я бы не стала такое утаивать?
— Бога ради, Гермиона!
— Слушай, я стараюсь изо всех сил, но, клянусь богом, ничего больше не могу вспомнить!
— Итак, давай проясним: ты помнишь, как он стер тебе память, так?
— Да. Но было что-то еще, я уверена… только вот картинка постоянно ускользает!
— Хорошо, успокойся. Я тебе верю. Как он выглядел? Что было в его глазах?..
— Ты же знаешь, какой он.
— Знаю, черт его подери. Полностью закрыт ото всех, невозможно понять, о чем он думает…
— Ну да, именно так окружающие вас воспринимают.
* * *Он сказал: «Через несколько часов». Несколько часов. Уже прошло гораздо больше…
По спине пробегает холодок — знакомое ощущение, — уже давно я не чувствовала подобного. Жуткое предчувствие, что случится что-то непоправимое…
Во время своего заточения я отлично выучила, что значит страх. Те, кто не живет с этим чувством изо дня в день, никогда не сможет по достоинству оценить хотя бы один день без него. Они воспринимают отсутствие страха как данность. Они привыкли, что их не трясет как в лихорадке, что тело не ломит от постоянного напряжения и ожидания, а их разум не замутнен всевозможными ужасами. Для них кошмары — это нечто, выбивающееся из привычной им картинки идеального мира, что-то неправильное, то, что редко с ними происходит. Им не приходилось просыпаться каждую ночь от звука собственных рыданий и стонов.
Страх — мощнейшее оружие из всех. Уважение, ненависть, любовь — ничто в сравнении с ним. Только страх способен по-настоящему держать людей в узде…
Да, Эйвери не единственный, кого я боюсь.
Но этот страх особенный — чистейший, первосортный ужас. Ситуация обостряется еще и тем, что я точно знаю, чего ожидать. Но я должна пройти через это. Иначе будущего у нас нет…
* * *— Все будет хорошо, правда? По-другому ведь не может быть?
— Ты действительно в это веришь?
— А что мне еще остается?
— Господи, помоги нам… А если он уже знает? Мы должны узнать, что он с тобой сделал, и только тогда сможем разобраться, как действовать дальше.
— Слушай… там, в саду, ты сказал, что хочешь пойти со мной.
— Да.
— Ну, тогда… почему бы нам просто не… сбежать? Сегодня. Мы будем уже на другом конце страны к тому времени, как они узнают, что мы сделали…
— Нас мгновенно выследят. Если сбежим вместе, они сразу поймут, почему, и не успокоятся, пока не найдут нас.
— Но они все равно будут нас искать, если ты будешь со мной.
— Не обязательно. Я должен обдумать… Так, слушай меня: я не хочу решать, как действовать дальше, пока не узнаю, что произошло.
— Но мы же теряем время, ожидая непонятно чего!
— Это не «непонятно что»! Я не могу разрабатывать план, пока не узнаю всех влияющих факторов. Иначе я рискую подвергнуть нас ненужной опасности, а без веской на то причины я этого делать не стану.
— Отлично, ну и как ты собираешься выяснить, из-за чего он стер мне память?
— Не знаю… не могу сосредоточиться…
* * *Он здесь.
Напряженно смотрит на меня, в лице — ни тени эмоций. Так нужно.
Но… о боже, его глаза. Первая ступень на пути к его душе… Глядя в них снова и снова, я осознала, насколько
