Сейчас они блестят и переливаются, словно ртуть на ярком свету. Два крохотных озерца расплавленной ртути на белом мраморе лица.
Глубоко вдыхаю теплый, спертый воздух. Все хорошо. Это нужно сделать. Я смогу. Я должна…
— Принес? — бросаю коротко.
Мускул на его щеке подергивается.
Он достает из кармана мантии флакончик с темно-зеленой жидкостью и протягивает мне.
Выступаю вперед, протягивая руку и напряженно глядя на Люциуса.
— Сработает? — шепотом спрашиваю я.
— Я не стал бы тебе лгать, — поспешно бормочет он.
Поднимаю голову, чтобы посмотреть на него, но взгляд цепляется за палочку в его руке. Пока что безобидную…
Сглатываю и все же поднимаю на него глаза: глубокая складка залегла между его бровями.
Он уловил скрытый смысл моих слов, и ему, возможно, даже больнее, чем мне.
— Не сердись на меня за осторожность, — тихо произношу я. — В конце концов, ты мог бы соврать о зелье, и фактически получить мое согласие на то, чтобы избавиться от реб…
— Если бы я собирался так поступить, — железным тоном прерывает меня он, — я бы сделал это сразу, как только ты только сообщила о своей беременности, и не стал ждать «подходящего» случая.
— Тогда почему…
Съеживаюсь под его взглядом, не в силах продолжать, потому что эти глаза буквально кричат: «Не заставляй меня произносить это вслух…»
Неожиданно меня осеняет: возможно, какая-то часть его хочет этого ребенка так же сильно, как и я.
Он ждет.
Открываю флакон, вознося короткую молитву несуществующему Богу, и одним махом выпиваю все зелье. У него такой мерзкий вкус, что меня передергивает, и я роняю склянку на пол.
Люциус подается вперед, вытягивая руку, будто хочет коснуться меня, но на полпути опускает ее вниз.
Прочищаю горло, пытаясь избавиться от противного привкуса.
Люциус заметно нервничает.
— Ты уверен, что сработает? — вновь интересуюсь я.
Он кивает.
— Оно защитит ребенка, — шепчет он, — но не… Оно не защитит тебя.
Хмурюсь в ответ на его слова.
— Если бы оно защищало меня, я не стала бы его пить, — улыбаюсь одними губами. — Иначе не было бы смысла в том, что мы делаем.
Он не отвечает на мою улыбку — и вряд ли мог, если бы даже и постарался.
Глубоко вздыхаю. Пора кончать с этим, у него есть мое разрешение, чего еще ему надо?
— Ну, чего же ты ждешь? — отрывисто бросаю я. — Давай.
Он дергается, словно я дала ему пощечину.
Желудок сжимается в предчувствии, но я должна пройти через это. Должна.
Он прочищает горло и качает головой.
— Это так необходимо? — спрашивает он.
— Ты сам говорил, что не станешь ничего предпринимать, пока не узнаешь всю правду, — вспыхиваю я, больше всего на свете желая поскорее покончить с этим. — Это единственный способ узнать. Ты сам говорил, что неведение может поставить наши жизни под угрозу.
Он плотно сжимает губы.
— От этого не легче.
Сцепляю и расцепляю руки.
— Раньше тебе это нравилось, — игнорирую недобрый блеск в его глазах. — Что же изменилось, Люциус?
Он прищуривается.
— Черт побери, ты знаешь, что изменилось, — шипит он. — Как ты можешь просить меня о таком, ты же знаешь…
— По сравнению с тем, о чем просил ты, это детский лепет, — в моем голосе боль. — Ты и представить не можешь, каково это — спать с убийцей своих родителей!
Он судорожно вздыхает.
— Я не хотел убивать их! — шипит он. — Я бы все отдал, лишь бы не быть тем, кто причинил тебе такую боль…
— И все еще причиняешь, Люциус! — бросаю я. — Ты мучил меня, лишь бы только меня у тебя не забрали. Сейчас ты должен сделать то же самое — не дать им разлучить нас. Или так, или мы можем рискнуть жизнью. Выбор за тобой, Люциус. Я, как всегда, в твоей власти.
Он поднимает глаза к потолку, глубоко вдыхая, и вновь смотрит на меня.
— Ты этого хочешь? — натянуто спрашивает он.
Киваю.
— Я простила тебе прошлое, — шепчу я, — прощу и это. Давай. У нас нет выбора.
Он открывает было рот, чтобы ответить, но вместо этого отворачивается. Прямая линия плеч и негнущаяся спина — он чертовски напряжен. Мне начинает казаться, что он уже никогда больше не повернется ко мне. И будь я проклята… Господи, в глубине души я надеюсь, что он так и поступит…
Но он внезапно поворачивается: на лице бесстрастная маска, направленная на меня палочка уже не дрожит в его руке.
— Круцио!
* * *— Мы можем кое-что попробовать…
— У тебя есть идея?
— Типа того.
— Выкладывай!
— Есть один способ снять чары без помощи того, кто их наложил. Ты уже, наверное, понял… это бывало и раньше, совершенно случайно, и если мы знаем, что именно нужно искать…
— Постой.
— Но… почему бы и нет? У нас нет выхода.
— Нет, нет и еще раз нет. Даже не проси!
— Хуже будет только мне. И если я согласна пройти через это, то и ты обязан сделать это для меня.
— Должен быть другой путь.
— Но его нет. Если только не ты их накладывал.
— Будь он проклят!
— Это необходимо сделать, Люциус. Все хорошо. Я прощаю тебя за это.
— Нет, Гермиона. Нет. Нет…
* * *Огонь охватывает меня, обжигая кожу, обдавая жаром до самых костей, острые лезвия царапают по нервам, и все горит, и невыносимо больно…
Внезапно агония прекращается.
Перекатываюсь на живот и поднимаю голову, глядя на него помутневшими глазами. Меня все еще сотрясают болевые спазмы.
Его губы сжаты в тонкую линию, дрожащими пальцами он стискивает палочку.
Боже, я уже и забыла, как это больно. Словно горишь в аду…
Только вот ада нет. Никогда в него не верила, даже когда верила в Бога.
И единственный существующий ад — мой персональный ад — стоит сейчас передо мной, проигрывая в битве рвущим его на части чувствам, пока он пытает любимую женщину.
Любимая…
Кто бы мог подумать, что дьявол может любить?
— Ну? — смотрит на меня выжидающе.
— Ничего, — качаю головой, слизывая пот, выступивший над верхней губой.
Он выдыхает проклятия сквозь зубы, проводя рукой по волосам.
Улыбаюсь, но эта улыбка приносит лишь боль.
— Ты же не думал, что все будет так просто.
— Не думал, — он качает головой. — Но надеялся, что хотя бы на это раз нам повезет.
Глубоко вздыхаю, пытаясь скрыть, насколько мне не по себе.
— Ты должен пойти дальше, Люциус.
На мгновение в его глазах вспыхивает ненависть, и я знаю, что направлена она на меня.
— Как ты можешь просить меня об этом? — шепчет он.
Ушам своим не верю!
— Тебя? — переспрашиваю, повышая голос. — А ты не думал, что мне может быть намного труднее? Господи, ты хотя бы представляешь, как это больно?
Больно — это еще слабо сказано; подобную агонию не в силах описать ни одно слово в мире. Но даже оно раскаленным кнутом хлестнуло по сердцу Люциуса — я вижу это в его глазах.
— Я отлично знаю, что это, — понимающе произносит он. — Иначе не выступал бы против этой затеи, не позволил бы тебе пройти через это снова.
Подтягиваю
