— Эйвери, чего ты хочешь? — выпаливает Люциус, едва за ними закрывается дверь. — Денег? Сколько угодно. Я отдам тебе все до последнего пенни…
— У меня уже более чем достаточно денег, благодарю, — холодно отвечает Эйвери. — И осмелюсь сказать, что Темный Лорд щедро меня наградит из тех денег, что отнимет у Нарциссы после твоей смерти.
Нарцисса. Еще одно имя в списке тех, кто будет уничтожен сегодня. Ни мужа, ни денег, и разрушенная репутация, когда люди узнают, что ее муж творил за ее спиной.
— Он ничего тебе не даст! — шипит Люциус. — Я же… отдам тебе всё! Деньги, дом, все свое имущество. Можешь забирать все и завтра уже быть на другом конце света.
Эйвери качает головой, грустно улыбаясь.
— Это по-настоящему щедрое предложение, но, к сожалению, я вынужден отказаться.
Люциус скрипит зубами.
— Ты представления не имеешь, от какого огромного состояния отказываешься…
— Я могу предположить, но откровенно говоря, я здесь не из-за личной выгоды, — непринужденно улыбается Эйвери. — Думаю, этим мы с тобой отличаемся, Люциус: я способен следовать своим убеждениям, и ничто не может заставить меня свернуть с пути, даже собственные желания, в отличие от некоторых.
— О, бога ради! — вмешивается Рон. — И можно поинтересоваться, сколько же стоят эти «убеждения»? Он предлагает вам все, что у него есть! А это немало. Тысячи, нет — миллионы.
Но он только теряет время. Они оба теряют время. Может, Эйвери и единственный, кто может нам сейчас помочь, но он также единственный, у кого нет на это ни малейшей причины.
— Меня не волнует благосостояние, Уизли, — спокойно отвечает Эйвери. — И я попросил бы тебя не унижать меня подобным образом, хотя, как говорится, каждый судит по себе. Если твоя жалкая семейка падка на золото, не стоит считать всех вокруг такими же. Я не продаю свою честь.
Рон вспыхивает.
— Ну и как же ты накажешь меня теперь, когда и я, и Гермиона вот-вот умрем?
Эйвери удивленно приподнимает брови.
— Я не собираюсь «наказывать» тебя. Темный Лорд лично сделает это, когда придет время. Просто я хочу, чтобы вы оба — ты и Люциус — поняли: подкупить меня не удастся.
У меня болит голова. У меня болит сердце. У меня все болит. Стены комнаты надвигаются на меня, и грудь сдавливает так, что невозможно дышать…
— Ты можешь оставить здесь меня, — после короткой паузы произносит Люциус, — но ради бога…
— Нет, я не отпущу её, — обрывает его Эйвери, и его голосе я слышу окончательный приговор. — Удивляюсь, как тебе хватает наглости просить об этом. А теперь извините, но у меня нет желания торчать следующие два часа в одном помещении с грязнокровкой и предателями.
Отвернувшись он направляется к двери.
— Ты идешь, Драко? У нас есть время поужинать, прежде чем мы уедем.
Придушенно рычу в бессильной ярости.
Драко, все это время сверлящий взглядом пол, медленно поднимает глаза на Эйвери: щеки горят, и весь вид говорит о том, что он плакал.
— Д-да, — срывающимся голосом отвечает он. — Хорошо.
— Драко, — шепчу я.
Он поворачивается ко мне.
— Не смей говорить со мной, — шипит он.
— Драко, — окликает его Люциус. — Драко, я твой отец…
— Нет, — скрипя зубами, рычит он. — Ты мне не отец.
Эйвери холодно улыбается, кладя руки на плечи Драко.
— Все хорошо, мой мальчик. Пойдем.
Драко сбрасывает его руки и стремительно подходит к двери, избегая смотреть на отца.
— Ты любишь своего отца! — кричу я. — Любишь! Все, что ты делал в школе, было ради него. Если ты не смог убить Дамблдора, которого всегда презирал, то неужели сможешь спокойно смотреть на смерть отца?
Драко замирает, положив руку на ручку двери, и, обернувшись, смотрит на меня с такой ненавистью, что я невольно отшатываюсь.
— Пошла ты, — шепчет он перед тем, как выйти из комнаты.
Улыбаясь, Эйвери обращается к Люциусу.
— Какие изысканные манеры. Ты, должно быть, гордишься сыном, Люциус.
На лице Люциуса играют желваки. Если бы он не сидел в клетке, то, наверное, разорвал бы Эйвери глотку голыми руками.
— Не волнуйся, — продолжает тот. — Уверен, его тетя хорошо о нем позаботится. У них особые отношения, не так ли? Она очень… любит его. Просто обожает.
Меня сейчас стошнит. Это… нет, я не хочу это представлять.
Люциус глубоко дышит.
— Одно только мое состояние оценивается в два миллиона галлеонов, — произносит он. — Оно твое, если дашь нам уйти.
Эйвери будто бы жалеет нас, что ли…
— Ох, Люциус. Все деньги мира не спасут меня от гнева Темного Лорда, уж тебе ли не знать.
Внезапно до меня доходит ужасная истина его слов — нет ничего дороже жизни. Даже Эйвери, ярый идеолог, понимает это.
Кто-то должен был напомнить нам с Люциусом об этом: мы бы сэкономили кучу времени и сил.
Пару секунд Люциус смотрит на Эйвери, а затем выпрямляется и, глядя тому прямо в глаза, четко произносит:
— Встретимся в аду, Эйвери.
— Жду не дождусь, — улыбается тот.
А потом выходит из комнаты, плотно закрывая за собой дверь.
— Ну? — Рон смотрит на Люциуса.
— Что — ну? — хмурится Люциус.
— Что будем делать? — Рон почти кричит от безысходности. — А? Разве у тебя нет блестящей идеи, как нас отсюда вытащить? Что теперь, Малфой, мать твою? ЧТО ТЕПЕРЬ?!
Повисает гнетущая тишина. Люциус смотрит на Рона, впервые в жизни неспособный ответить на откровенное оскорбление.
— Люциус?
При звуках моего голоса он судорожно вздыхает, и пару мгновений спустя поворачивается ко мне.
Мне казалось, что я уже видела неподдельный страх в его глазах раньше. Как же я ошибалась. Ничто не сравнится с выражением, что плещется сейчас в глубине его глаз.
— Есть что-нибудь, что мы можем предложить Волдеморту?
Что за идиотский вопрос? Лучше бы я промолчала.
Он горько усмехается.
— Если только голову Поттера на блюдечке с голубой каемочкой. Но ни один из вас не пойдет на это.
Закусываю губу, сильно, чтобы не расплакаться.
— Выходит, это конец? — заводится Рон. — Что ж, надеюсь, ты гордишься собой, Малфой? Вся эта дерьмовая ситуация — полностью твоя заслуга, и до кучи ты еще не знаешь, как нас отсюда вытащить. Ты убил нас всех!
— Не всех, — качает головой Люциус. — Они убили бы тебя и без моего вмешательства…
— Меня бы здесь не было, не заставь ты Гермиону признаться, что Гарри остановился в моем доме! — Рон все больше выходит из себя. — Так что не надейся снять с себя ответственность за мою смерть в семнадцатилетнем возрасте! И ты не можешь отвернуться от того факта, что убил её! Если бы думал мозгами, а не тем, что у тебя в штанах, у нее был бы шанс выжить.
Люциус даже не смотрит на него. Он смотрит только на меня, и выражение его лица напоминает мне картинки, что я видела в книгах о салемских процессах — ведьмы и колдуны, горящие заживо на кострах.
Опускаюсь на колени, закрывая глаза.
— Нет. Это моя вина…
— Не твоя! — яростно
