Но когда после первых спокойных, сдержанных толчков Таня чуть приподняла бёдра, поощряя его двигаться быстрее, Глеб потерял голову. Он зажмурился, ощущая, как пальцы девушки легли на его поясницу, поднялись выше, сжимая покрытые шрамами плечи. Когда же её рука скользнула вверх и слегка потянула его волосы, Глеб приоткрыл глаза, и их взгляды встретились.
Этот миг — обоюдного восторга, неверия, разделённой долгожданной сладости — навеки отпечатался в его сознании.
А потом он опустил голову, глядя на дрожащее тело Тани, на то, как их животы отдаляются и с негромкими шлепками вновь соприкасаются. На их коже: его — смуглой, глянцевитой, её — более светлой, матовой — пятнами скользил холодный свет луны. Они блестели от пота, поверх которого налипал серый пепел. Их бёдра, встречаясь, примыкали друг к другу так естественно, как будто были двумя частями сложного пазла.
Всё ещё стараясь двигаться в терпеливом, размеренном темпе, Бейбарсов ощутил, как Таня обвила его талию своими длинными ногами, побуждая приникнуть ближе, глубже, сильнее, и он повиновался, скользя в ней, ощущая, как невыносимое удовольствие расползается по позвоночнику.
— Ещё, — шепнул он хрипло, пряча лицо в изгибе Таниной шеи, — ещё…
У него не осталось больше сил быть нежным. Во рту ощущался привкус пепла, тогда как он желал совсем другого. Поэтому Глеб накрыл губы Тани, ловя её стоны, её тяжёлое дыхание, собственное имя, рвущееся из её груди. Чувствовать на себе её руки, цеплявшиеся так крепко, её губы, ласкающие так неистово, ощущать, что она жаждет его, так же сильно, как он её — это было всё, о чём он когда-либо мечтал.
Пытаясь контролировать собственное нетерпение, мужчина приподнялся на локтях, чуть замедляясь и вглядываясь в лицо Тани, освещённое холодными бликами луны. Она смотрела на него расширенными зрачками, её губы двигались, будто она пыталась сказать нечто очень важное…
— Что? — пробормотал он, слегка двинув бёдрами и наблюдая за её реакцией. — Что, Таня?
— Я… я тебя… — она осеклась, замотала головой, крепко зажмуривая глаза.
Что-то острое пронзило его грудь. Таня жалобно застонала, когда он вновь резко задвигался, уже не щадя ни её, ни себя. А он всё смотрел и смотрел на неё, понимая, что теперь уже никогда не сможет отпустить эту девушку. Она вросла в него, поселилась под его кожей, отпечаталась на внутренней стороне век; она жила в нём, цвела в нём, распускалась огромными бутонами. Она сделала его своим навечно, и он пытался хоть как-то возместить это, делая её своей сейчас, желая так же поселиться в ней.
Он вглядывался в её лицо, надеясь, что девушка сможет прочитать все эмоции, которые он испытывал и не мог выразить словами — свою жажду, радость обладания, восторг и острое удовольствие, страсть и любовь. Всё то, что сейчас пронизывало воздух вокруг них, что сводилось к центру их близости, к месту, где они соединялись и становились, наконец, одним целым.
Глеб смотрел, как подрагивает её маленькая грудь, пока он безжалостно вбивал Таню в землю, покрытую пеплом. Их тела двигались, как одно беспрерывное целое: единый организм, в котором всё дышало в унисон.
Он почувствовал момент её надлома заранее, когда увидел, как Таня задвигалась ему навстречу, в отчаянии цепляясь за его шею. Он встречал её резкими толчками, позволяя использовать своё тело для её удовольствия, потому что в этот момент не было ничего важнее.
И когда она шагнула за грань, хватая ртом воздух и напрягаясь в его руках, как тетива, он со стоном последовал за ней.
Удовольствие обрушилось долгой пульсирующей агонией, и Глеб, словно сквозь вату, слушал беспомощные вскрики девушки и собственные хриплые выдохи.
А потом болезненные уколы дикой страсти смыло сладкое томление, оставшееся, как послевкусие.
Глеб по-прежнему сжимал Таню в объятиях, не желая отпускать её. Он потерял рассудок от наслаждения, от потрясения, от любви.
***
Они ещё долго лежали, не шевелясь, разделяя ускользающее блаженство. Глеб боялся двигаться, как будто если он это сделает, Таня исчезнет, и всё это окажется его сном.
Но когда девушка тихо охнула, приподняв затёкшую ногу, он осознал, что это реальность. И что он придавил Таню своим весом. Осторожно покидая её тело, Бейбарсов задержал дыхание — таким невыносимым казалось это вынужденное разъединение.
Он прилёг рядом и одной-единственной искрой разжёг небольшой костёр, который охранял их разгорячённые тела от свежего вечернего воздуха. Таня приподнялась и села, слегка поморщившись. Обняв колени, она улыбнулась, немного смущённо разглядывая его наготу: по лицу девушки пронеслась тень былой стыдливости. Глядя на блики, пляшущие по её коже, Глеб подумал, что на такое противоречивое поведение способна лишь она одна.
А ещё он подумал о том, что они оба не предприняли никаких попыток, чтобы их сумасшедшая близость была безопасной. И он не желал говорить Тане об этом, потому что в его мечтах такая осторожность была им совсем ни к чему.
Но эту мысль смела, сгладила другая, более реальная, более важная — Таня теперь его навсегда, а он навсегда её.
Протянув руку, Бейбарсов лениво коснулся рыжей пряди, свисавшей вдоль её лица.
— Ты такая красивая, — прошептал он, с ухмылкой наблюдая, что этим простым признанием смутил девушку ещё больше. — Не понимаю, как ты вообще можешь стесняться после того, чем мы занимались. Кажется, мне никогда не понять тебя.
— Значит, мы с тобой в одинаковом положении, — улыбнулась Таня, наблюдая, как он придвигается к ней ближе, как прижимается лицом к её перепачканному бедру и водит носом по блестящей, покрывшейся мурашками коже.
От этой забавной и трепетной ласки девушка тихонько засмеялась. Глеб приподнялся и сел, сгребая её в охапку и придвигая к себе, переплетая ноги, так, что их лица оказались друг напротив друга. Таня запустила пальцы в его волосы, ласково перебирая тёмные пряди. Блики костра играли на их телах.
— Таня, я хочу, чтобы ты осталась со мной навсегда. — Его голос хрипел, и в груди, под самой кожей, ворочалось что-то острое, надрывное. — Чтобы мы прожили вместе столько, сколько нам отведено. Ради того, чтобы быть со мной, тебе не придётся отказываться от всего, что тебе дорого. Для тебя это будет так же естественно и легко, как летать. Мы с тобой хотим одного и того же, мы похожи. И я — единственный из мужчин, кто принимает и любит тебя такой, какая ты есть,
