Она смотрела на него, не моргая, слегка поглаживая небритую щёку большим пальцем.
— Я люблю всё в тебе, — продолжал он. — Я знаю, что ты упрямая, слегка зацикленная, порой совершенно невыносимая. У тебя волосы непослушные и жёсткие, вечно торчат в разные стороны. Ты носишь одни и те же джинсы много лет, а свитер, мне кажется, даже старше тебя. Ты ценишь драконбол больше всего на свете, а ещё своих друзей и эту жизнь. Ты тоскуешь по родителям. Терпеть не можешь ложь и зазнаек. И я люблю всё это, я люблю всё в тебе, всю тебя, и так будет всегда.
— Я знаю это, Глеб, — прошептала девушка. Её руки, сжимавшие его лицо, дрожали: — Я тоже хочу быть с тобой. Но порой ты пугаешь меня. Ты любишь так, как будто в бой идёшь. И боишься его проиграть. Копья, стрелы, ножи из слов и поступков. А я не хочу воевать. Хочу просто прижаться ближе и любить. И мне страшно признаться, страшно произнести те слова, которых ты так ждёшь от меня. Я боюсь признаться тебе в любви.
Таня отчаянно вглядывалась в его лицо, как будто надеялась, что так он поймёт, что она испытывает, что хочет сказать. И Бейбарсов понял. Он нагнулся, слегка коснувшись её губ в трепетном, невинном поцелуе, особенно удивительным после их бурной близости, а потом прижался лбом к её лбу и шепнул:
— Тогда признайся в нелюбви.
— Я… я не люблю тебя, — она сказала это с тихим всхлипом, давя в горле рыдания.
— Я тебя тоже.
Глеб с ужасом ощутил, как что-то предательски влажное заполняет его глаза, но не посмел отвести взгляд. И когда две слезы упали на его щёки, он не сразу понял, что эти слёзы — Танины. Мокрыми были её ресницы, её губы, которыми она покрывала всё его лицо, безостановочно шепча «Не люблю, как же я не люблю тебя…».
Они провели всю ночь, сплетаясь и разъединяясь, час за часом погружаясь друг в друга, мучая друг друга. Опьянённые чувствами и ощущениями, они вновь и вновь сливались, переводили дыхание, доведённые до изнеможения, и опять возобновляли обоюдные ласки.
До рассвета еще оставалось несколько часов. Совсем немного времени, прежде чем реальный, враждебный мир вновь вытолкнет их в реальность, где им придётся бороться за свою любовь.
Но пока далёкая полоса горизонта за горами ещё не окрасилась золотом, у них есть время.
Когда костёр почти догорел, а Таня, укрытая большой курткой, дремала, выбившись из сил, на его согнутой руке, Глеб встречал раннее летнее утро уже другим человеком.
Он поборол демонов своего прошлого, смирился со всеми потерями, признал все ошибки.
Он раскаялся.
Он постиг суть того, чем была его жизнь.
Он переступил черту,
ту самую,
отделяющую его от нового Глеба и новой жизни.
Жизни, в которой он больше никогда не будет одинок.
========== 15. Бесстыдство ==========
Комментарий к 15. Бесстыдство
Итак, самая длинная - на данный момент - глава во всём фанфике. Больше семи тысяч слов, господа - и, признаться честно, я сама не поняла, как так вышло. Как не поняла и того, почему глава закончилась так, как закончилась. Я просто вела героев по заранее намеченному плану, вела, а они вдруг решили пойти своим путём. Ну что ж, решила я, пускай идут. В конце концов, им виднее.
В этой части я побила свой собственный рекорд по занудным рассуждениям. Тем, кому такое не по душе, боюсь, придётся туго. А ещё тут много секса. И рефлексии. Секс-рефлексии:D
Что ещё хочу сказать? Ах да, если всё будет развиваться по тому плану, что выбрали герои, то, думаю, нам осталась всего пара глав;) Приятного прочтения, друзья.
Примечания:
* Птицы одного цвета легко сходятся.
***
Моя скоба, сдоба, моя зазноба,
мальчик, продирающий до озноба,
я не докричусь до тебя до сноба,
я же голос себе сорву.
Низкий пояс джинсов, рубашки вырез,
он мальчишка, он до конца не вырос,
он внезапный, мощный, смертельный вирус,
лихорадящая пыльца;
он целует влажно, смеется южно,
я шучу так плоско и так натужно,
мне совсем, совсем ничего не нужно,
кроме этого наглеца.
(Вера Полозкова. Камлать)
***
Фатума план утрачен.
Люди богов сильней…
Только ты предназначен,
Небом завещан мне.
Огненною десницей
(Чую ведь — на беду!)
Ты на роду написан,
Высечен на роду,
Ласковоокой смертью,
Болью к родной стране —
Милый, ты предначертан,
Ты предзагадан мне.
(Вера Полозкова. Думала — сами ищем…)
Линда — Мало огня
Гречка — Люби меня люби
Ну и куда теперь без них: Jozef Van Wissem and Jim Jarmusch — Etimasia
***
Прошедшая ночь стала самой яркой в жизни Тани Гроттер. Она была долгой, выматывающей, наполненной противоречивыми эмоциями.
Счастливой настолько, что становилось страшно.
Невыносимой от того количества наслаждения, что заставил испытать девушку Глеб.
В сексе бывший некромаг оказался таким же, каким был в жизни: страстным, жёстким, ненасытным. Он прямо говорил всё, что хотел сделать с Таней, и делал это. Он был и груб, и невыносимо нежен; он заставлял её кричать от обжигающего удовольствия и жалобно стонать от изысканной, желанной боли: никто не обращался с её телом так умеючи, будто наперед зная, чего оно жаждет.
Бейбарсов пробудил в ней что-то, надорвал какую-то нить, сдерживающую Таню в рамках приличия, в рамках нормы, и она вскрикивала, и царапала, и кусала, и от невыносимой, почти садистской сладости кружилась голова. Ту искру яркой, непокорной страстности, которую не смог раздуть Ванька, бывший некромаг за пару прикосновений, за пару взглядов превратил в пылающий пожар.
И Тане нравилось смотреть на Глеба, видеть, как этот мрачный, зловещий мужчина вновь превращался в мальчишку, каким она увидела его впервые, стоило ей лишь коснуться губами твёрдой линии его небритого подбородка или провести языком по одному из многочисленных шрамов, покрывавших его тело.
Он был твёрдым под её неуверенной ладонью, он дрожал и рвано выдыхал через приоткрытый рот, и Таню охватывало странное чувство — давно позабытое, но прежде знакомое, волнительное и колющее остротой ощущение собственной власти над Глебом Бейбарсовым.
Ах, как сладко это было, как невыразимо сладко! Его неуклюжая грубость, вызванная подавляющей нуждой, когда он вдруг подминал её под себя и брал одним резким движением. Её выдох сквозь стиснутые зубы, когда она упиралась руками в его влажную грудь, пытаясь безболезненно принять, а потом прерывистые вдохи, когда она, привыкнув к его размерам, сама начинала подаваться навстречу жёстким толчкам.
Лицо Глеба освещал какой-то странный внутренний трепет: будто он боялся поверить в то, что всё это правда, что она сейчас не рассыпется в его руках на осколки. И, будто желая убедиться в реальности происходящего, он ещё сильнее прижимал её к себе, так, что Таня едва могла дышать, сотрясаясь под безжалостными ударами его бёдер.
— Смотри на меня,
