— Ну кто ж знал, что ты окажешься такой великодушной и терпимой к слабостям и промахам своего возлюбленного, — развел руками Гюнтер. — Настолько, что готова сразу простить ему даже явную измену. Между прочим, я впечатлен. А меня, знаешь ли, не так-то просто по-настоящему удивить.
— Ты же вечно хвастаешь, что читаешь в душах людей, как в открытых книгах. Должен был и тут сообразить.
— Ну знаешь, если знать всегда и все наперед, становится скучно. Иногда хочется устроить себе сюрприз. Но хватит лирики. Я так понял, мы договорились.
— Да. Ты отправляешь меня домой по своему нелегальному пути, а взамен оставляешь в покое Геральта.
— И даже Ольгерда. Как только Геральт выполнит его третье желание — они оба будут свободны. Нет, конечно, мы втроем встретимся в Святилище Лильвании, как я и планировал, и уже там, так сказать, в торжественной обстановке я уберу метку с лица Геральта и верну глупому дворянчику его смертную сущность, ничего не забрав взамен.
— Гюнтер, ты меняешь две души на кота в мешке, — подозрительно прищурилась Лена. — У меня останется еще два желания, а я ведь могу их не загадать или вновь пожелать что-нибудь такое, чего ты не сможешь исполнить. Так в чем здесь твоя-то выгода?
— Позволь мне не отвечать на этот вопрос. Должны же и у меня быть свои маленькие секреты и тайны. Главное, что тебе нужно знать: Геральту больше ничего не грозит, а с тобой у нас с этой минуты заключен честный договор без всяких приписок мелким шрифтом в конце странички. Я делаю только то, о чем мы уговорились, ни больше, ни меньше. Итак, Лена, ты согласна вернуться в свой мир?
— Да.
— Хорошо. Ты даже ни секундочки не усомнилась в правильности своего решения.
— А чего мусолить-то одно и то же. Обговорили уже с тобой все.
— Не совсем. Я не буду так нагло пользоваться самоотверженностью девушки, влюбленной в мужчину, который явно такого чувства не заслуживает…
— Моя самоотверженность и мои чувства к Геральту тебя не касаются! — перебила Гюнтера Лена. — Давай к делу. Что еще?
— Как я сказал, твои воспоминания, чувства, переживания останутся при тебе.
— Да, я знаю. Дальше?
— Ты уже никогда не сможешь вернуться обратно, ни сюда, ни даже в междумирье.
— Без тебя догадалась бы. Дальше?
— Ты больше никогда не увидишь Геральта.
— Мог бы и не говорить. И ты, и я знаем, что у всего есть цена, даже если она и не материальна. Конечно, за две небросовых души я должна хорошо вложиться, так сказать, в астральном эквиваленте.
— Ты даже не представляешь, насколько права. Я в тебе не ошибся. Ты умная девушка, прямо не по годам. Ну что ж, раз мы с тобой все обсудили… — Гюнтер хлопнул ладонями по коленям, будто ставя точку в договоре. — У меня все. Как всегда, приятно было пообщаться, а иметь с тобой дело, как выяснилось, еще приятнее. Люблю, когда вот так, оперативно, по деловому, без слез и истерик… Кстати, об истериках и невротиках. Вот, возьми-ка этот документик в знак, скажем так, моей доброй воли.
С этими словами Гюнтер протянул Лене свернутый в трубку и перевязанный шнурком с печатью плотный лист бумаги.
— Что это? — с некоторой опаской спросила девушка.
— Именно то, что действительно хотел Ольгерд, когда просил у Геральта принести ему Дом Борсоди. Это завещание Максимилиана Борсоди, которое до недавнего времени лежало в шкатулке.
— Так что, выходит, Геральту не нужно выполнять второе желание Ольгерда? Ты выполнил его за Геральта?
— К сожалению, нет. Я принес бумагу, а Ольгерд попросил у твоего друга шкатулку. Так что Геральту придется попотеть и поломать голову, чтобы достать этот предмет декора. А все из-за того, что фон Эверек так и не научился облекать свои мысли в правильные и нужные слова. Когда Геральт понесет ему пустую шкатулку, иди с ведьмаком и стукни Ольгерда по носу этим свитком, пусть это послужит ему уроком и лишний раз докажет, что даже бессмертие не прибавило ему ума, коли он до сих пор не может внятно объяснить, чего хочет.
Гюнтер оставил Лену сидеть на крыльце со свитком в руке и грустными думами в голове, а сам, насвистывая песенку, пошел прочь от ее дома по дороге к мосту.
— Гюнтер, не свисти! Денег не будет, — навстречу ему с придорожного камня спрыгнул Кузьма.
— Я заключил очень выгодную сделку, — похвалился своему подельнику Гюнтер.
— Да? А я бы не сказал. Даже наоборот. Гюнтер, ты чего сейчас вытворил-то?
— В смысле?
— Сольвейг! — с досадой изрек Кузьма, глядя на своего партнера, как на глупенького. — Ты же именно ее только что из этой девчонки сделал! Слил ей две стопроцентовые души, а ее саму, тем самым, пристроил в конкурирующее ведомство, можно сказать сам принес ее белопёрым на вытянутых руках на блюдечке с голубой каемочкой и в праздничной упаковке. А ведь я тебя предупреждал: Гюнтер, не увлекайся. Но ты не смог вовремя остановиться — и вот результат: один плюс один плюс один — должно быть три, а у тебя — нуль. Теряешь хватку.
— Ты так считаешь?
— Практики у тебя в последнее время было мало, вот и вышло, что ты сам себя запутал и перехитрил.
— Послушай, Кузьма, вот скажи мне, в чем наше с тобой отличие?
— Что?
— Как ты думаешь, почему ты бегаешь с мешком за всяким отребьем, а я чинно и культурно беседую с милыми и чистыми девушками?
— Это Ольгерд-то с Геральтом, по-твоему, чистые и милые девушки? — фыркнул Кузьма.
— Конечно, нет. Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду, — терпеливо объяснил Гюнтер.
— Ну так почему? Будь добр, объясни. А то я в последнее время совсем тебя понимать перестал.
— Я не гонюсь за легкой наживой, а умею разглядеть выгоду там, где ее казалось бы и быть не может.
— Это верно, — согласился Кузьма. — Насчет сомнительной выгоды. Вот я, хоть дай мне Гавриил по башке дубиной, не могу понять, где ты тут ее углядел.
— Видишь, ты не можешь, а вот Лена почти поняла.
— Слушай, хватит говорить загадками. Я простой пуговичник, этих ваших людоведческих университетов не заканчивал. Говори уже, где тут вампир-то порылся?
— Вопрос цены.
— Дык платить-то теперь не за что. И некому. Три души у тебя в разработке было, все проебаны.
— Душ нет, люди остались.
— На что они тебе?
— Вот девушка вернется домой, вспомнит про свою любовь и неслучившееся счастье, утраченное, между прочим, безвозвратно. Как думаешь, сильно лихо ей будет?
— Ну, пострадает, ясен пень. Она ведь в этого ведьмака всерьез влюбилась.
— Угу. Вот тут-то я ее горючие слезки в мешочек и соберу.
— Ай, девичьи слезы — что вода, — пренебрежительно махнул рукой Кузьма. — Сегодня по одному горюет, завтра этого забыла, другого нашла.
— Кузьма, ну что ты сейчас говоришь такое. Сам себе противоречишь.
— В смысле?
— Сольвейг. Заметь,
