– Мог хотя бы сделать это незаметно, – бормотал Гус по пути обратно. – Мог хотя бы подождать, пока мы сядем в машину.
– Ты его убил? – спросил Кляйн.
– Наверное.
– А если он всего лишь хотел позвонить девушке? – спросил Кляйн, когда они сели и стронулись с места.
Гус взглянул на него с отвращением:
– Вот зачем вы говорите мне об этом? Хотите, чтобы мне стало совестно?
– Прости, – ответил Кляйн с удивлением.
– Что сделано, то сделано.
– И что конкретно сделано, Гус? – спросил Кляйн.
– Павел, – ответил тот рассеянно. – Зовите меня Павел.
* * *Какое-то время они ехали молча.
– Как ты связался с Павлами? – спросил наконец Кляйн.
– Как обычно связываются.
Кляйн промолчал.
– Я был однушкой, – сказал Гус. – Я отрезал правильную руку, вступил в братство. Потом со мной установили контакт. То, что говорил Павел, показалось мне правильным. Задело что-то в душе.
– Но ты же больше не однушка, – заметил Кляйн.
– Нет. Им был нужен кто-то внутри. Через какое-то время стало очевидно, что мне придется пойти на дополнительные ампутации, иначе я попаду под подозрение. – Он повернулся к Кляйну. – Я все еще Павел. Даже еще больше.
Гус велел съехать с шоссе в маленький городишко, подсказывая, где поворачивать.
– Конечно, я оказал им немало бесценных услуг, – сказал Гус.
– Вот как?
Гус ничего не сказал, они продолжали ехать. Через какое-то время округа показалась Кляйну смутно знакомой. Вскоре Гус попросил остановиться под фонарем, и они вышли, прошли полквартала до вестибюля убежища Павла. Швейцар поднял в приветствии изувеченную руку.
– Рад встрече, Павел, – сказал Гус.
– Рад встрече, Павел, – ответил Павел. – Здравствуй, друг Кляйн.
– Привет, – сказал Кляйн.
– Приехал для отчета, – сказал Гус.
– Конечно, – ответил Павел. Извинился, зашел за стойку, поднял телефонную трубку, что-то сказал. Спустя миг уже вернулся, отпер тяжелую дверь в конце вестибюля.
– Павел вас ожидает, – сказал он, распахивая дверь. – Заходите.
Главного Павла они встретили в комнате, очень похожей на ту, где выздоравливал Кляйн, только койку заменяла какая-то викторианская тахта, а по углам стояли дополнительные кресла с подголовниками – типичная комната, куда удалились бы после ужина джентльмены девятнадцатого века, чтобы выкурить по сигаре. Когда они вошли, Павел сидел за пианино, играл стилизованную версию песни, которую Кляйн узнал, но не вспомнил названия. Павел следил за ним, продолжая играть. Кляйн сел в одно из мягких кресел и прислушался. И вдруг понял, что это «Эй, красотка» Хэнка Уильямса, переработанная в духе немецкого кабаре.
Когда Павел закончил, Гус похлопал ладонью по бедру, аплодируя. «Как звучит хлопок одной ладонью?» – не мог не подумать Кляйн. Павел встал и чуть поклонился, потом подошел и довольно жеманно растянулся на тахте.
– Ах, – сказал он с улыбкой. – И снова мы здесь. Что за радость.
Гус кивнул и улыбнулся. Кляйн не пошевелился.
– Вы, друг Кляйн, надо сказать, ни много ни мало зачарованный, – продолжил Павел. – Похоже, вас нельзя убить. Хотя, к сожалению, того же нельзя сказать почти обо всех, кто с вами связывается.
– Похоже на то, – сказал Кляйн.
– Вижу, – сказал он, кивая на Гуса, – что, так сказать, блудный Павел вернулся домой. И все же подозреваю, мистер Кляйн, что, даже не приди он вам на помощь, вы бы сумели выпутаться сами.
Павел поднялся и подошел к Гусу, встал у него за креслом. Положил руку и культю ему на голову и закрыл глаза. Кляйн видел, что Гус тоже закрыл глаза.
– Отче наш, сущий во всем, – начал Павел звучно, и Кляйн с удивлением понял, что это что-то вроде благословения. – Мы молим тебя, благодарные и смиренные, снизойти к рабу твоему Павлу и устроить деревья и цветы, камни и поля, дома и тела, являющие выражение твое на земле нашей, чтобы укрыть его и холить его, и уберечь от всякого зла. – Глаза Павла сощурились, лоб наморщился. – Во имя твое он вступил в пасть невзгод; он отдал тебе не одну руку, но и добрую долю иной – более, чем ты требуешь от нас. Теперь прими его, о Господи, и сохрани его. Аминь.
Он поднял руку и культю и открыл глаза. Гус тоже открыл глаза и огляделся, словно слегка сбитый с толку, потом улыбнулся. Павел вернулся к тахте, встал перед Кляйном:
– А теперь, ваш черед, друг Кляйн.
– Ни за что, – ответил тот.
– Почему же нет, друг Кляйн? Чего вам бояться? Что вы в самом деле почувствуете присутствие Святого Духа?
– Все это не имеет ко мне никакого отношения, – сказал Кляйн.
– Но, может, все-таки имеет, друг Кляйн. – Павел пристально смотрел на него. – А если и нет, то что вы теряете? Вам всего лишь положат руки на голову, больше ничего не случится. Но что, если это все-таки имеет к вам отношение? Не хотелось бы узнать, что вы упускаете?
Кляйн блуждал взглядом по комнате, пытаясь смотреть куда угодно, лишь бы не на Павла. Он покачал головой.
– Как хотите, друг Кляйн. Никого нельзя принуждать к вере. – Павел сел на тахту. – Мы спасли вашу жизнь, друг Кляйн. По меньшей мере вы должны нас выслушать.
– Как и Павел, – сказал Павел, кивая на Гуса, – начинал я в братстве. Я был одним из основателей, одним из первой группы, включавшей среди прочих Борхерта и Элайна, – полагаю, с обоими вы имели честь встретиться. Начиналось все с праздных фантазий, интереса к некоторым раннехристианским группам гностиков, затем последовало увлечение определенными отрывками Писания, затем – мысль, что наша рука действительно соблазняет нас и должна быть отброшена. Но переход от этого вывода к физическому избавлению от руки, пожалуй, объяснить несколько труднее. То были бурные времена, друг Кляйн, и, окажись среди нас хоть на одного желающего меньше или даже изменись немного атмосфера, – все могло бы повернуться иначе.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросил Кляйн.
– Имейте терпение, друг Кляйн. Но все случилось так, как должно было случиться, и потребовалось только лишь отъятие первой руки – к своему вечному стыду, признаюсь, не моей, – чтобы осознать: мы обнаружили нечто божественное, вдохновенное и глубокое. – Павел встал и прошел по комнате, наконец замерев перед портретом мужчины без лица. – Не успели мы прийти в себя, как вокруг начали собираться другие – общество людей, готовых пойти до конца, чтобы продемонстрировать веру. Вы удивитесь, мистер Кляйн, но было их немало. На мгновение мы были счастливы – все равны, создаем новое евангелие, чтобы приблизиться к Господу через самопожертвование.
– Прямо рай, – сказал Кляйн. Гус бросил на него резкий взгляд.
Павел только отвернулся от картины, улыбнулся:
– Но любому раю приходит конец. Даже однорукому.
– И чем кончился ваш?
– Наш? А как обычно, – он махнул культей.
– Они зашли слишком далеко, – сказал Гус.
– Да, – сказал Павел. – Как и говорит Павел, они зашли слишком далеко. Если потеря одного члена приближает к Богу, рассуждали они, то новые потери приближают еще больше.
– Меньше значит больше, – сказал Гус.
– Меньше значит больше, – подтвердил
