Прежде чем толкнуть дверь, он мешкает.
– Грейс, ты не могла бы оставить нас на минутку одних?
Я вижу, что Грейс не могла бы – после всей этой долгой прогулки ее распирает от любопытства, – однако в ответ она лишь кивает.
– Побуду здесь, – говорит она и добавляет, – в холоде. И в темноте.
Последнее, что я вижу, – как она прислоняется спиной к твердому камню стены, скрещивает руки, но остается при этом настороженной, а потом Торин освещает комнату, в которую мы заходим, и я совершенно забываю про Грейс.
18
В комнате тесно, темно и душно. И полно древних книг.
– Что это за место?
Воздух дышит живой историей.
– Вот благодаря чему я так много знаю о Западе. – Торин улыбается мне. – Тебе как никому нужно прочитать эти рукописи.
– Откуда они у тебя? – Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть ему в лицо. – Кто ты?
Он смеется.
– Грейс – не единственная из потомков тех, кто пекся о Западных островах. Мои предки, может, и убили королевскую династию, однако из поколения в поколение в моем роду были и те, кто не жалел жизни на исправление этой ошибки.
Я смотрю на него и понимаю истинную цель этой крепости. Это убежище, в котором содержится правда, столь удобно утерянная, и символ возрождения надежды. Вот почему в пещере двенадцать камней. Вот почему оно на острове, ближайшем к Западу.
– Ты хочешь мира для Двенадцати островов. Не только для Востока.
– Разумеется, – соглашается он. – А ты разве нет?
– Но зачем? Мы столько лет неплохо справлялись сами.
Но стоит мне произнести эти слова вслух, как я сама сознаю их ложность.
Торин присаживается на неудобную с виду каменную плиту и внимательно за мной наблюдает.
– Ты веришь в волшебство?
– Я не видела доказательств его существования.
Не знаю, почему вру ему, и мне приходится изо всех сил стараться не думать о том, что я видела, когда была с Томасом, совершенно реальное волшебство, разворачивавшееся прямо у меня перед глазами, или волшебство в земле, навстречу которому открыл мое сердце Йорен, – пока отец не уничтожил его.
– А я вижу, – говорит Торин. – И все, что я почерпнул в этих книгах, подтверждает мою веру. Наши нынешние целебные средства – ничто по сравнению с теми, которые были у нас когда-то. Волшебство было синонимом всех Двенадцати островов, не только Запада, а волшебники служили истинными советниками при всех королях. А мы его разрушили, когда обратились сами против себя. Мы утратили ценнейшую часть нашей сути.
Его голос крепнет вместе со страстной убежденностью.
– Как же мы ее уничтожили?
– Думаю, это ты должна выяснить сама. Я же скажу только вот что: без единства волшебство никогда не вернется в наши земли. А единства у нас не было ни в каком виде уже долго. – Торин выдерживает паузу и смотрит на меня своими красивыми глазами. – Но мне кажется, что ты у нас нечто вроде алхимика, я прав? Тебя тянет к маленькому волшебству, где бы оно ни проявлялось?
Я потрясена тем, как хорошо он меня понимает, сам при этом оставаясь загадкой.
– Могу приготовить странное снадобье.
Ничего больше я из себя выдавить не способна.
– Читай книги, Марианна. Изучай нашу историю. Тогда – и только тогда – решай, каким станет твое будущее.
– Обязательно, – соглашаюсь я. – Но ничего не обещаю.
– А я и не прошу. Я всю жизнь пытаюсь освободиться от того, кто говорит мне, что делать и как себя вести.
Грусть, которая так часто охватывает его, настолько ощутима, что мне становится больно.
– Твой отец трус, – говорю я и тянусь к его руке. – Ты гораздо сильнее его.
Торин накрывает мою ладонь своей.
– Возможно. Но когда я был ребенком, он бил меня, чтобы я перестал реветь, и запугивал, внушая, будто заботливость – это слабость. Он учил меня тому, что любовь – порок, что сострадание – недостаток и что доброта неуместна. Я вечно и всячески его разочаровывал, и хотя я совершенно не сожалею о том, каким стал, иногда эту правду трудно выносить.
Я сжимаю его пальцы. Уж мне-то хорошо знакомо это противоречивое чувство.
– Ты убедишь его отречься, Торин, и будешь править справедливо. А как твоя жена и Гадюка, я буду тебя поддерживать во всех начинаниях.
Я делаю паузу, стараясь не замечать собственную грусть, которая подступает оттого, что я даю ему подобную клятву, хотя люблю другого. При мысли о Бронне мне тяжело дышать, поэтому я заставляю себя продолжить:
– Единство возродится. Для мира нам не нужен Запад.
Слеза скользит по лицу Торина, когда он подносит мои пальцы к своим губам.
– А я, как твой муж, буду горд править рядом с тобой.
Следующие несколько недель я провожу, зарывшись в рукописи. Иногда мне составляет компанию Грейс, однако она знает, что я предпочитаю уединение, и потому часто приходит лишь затем, чтобы принести мне еды и воды.
Поначалу я не нахожу в манускриптах ничего нового. Но потом обнаруживаю один том с диаграммами по анатомии – человеческой анатомии, – который заполняет некоторые пробелы в моих собственных исследованиях. Меня буквально сводят с ума рисунки, демонстрирующие разницу между венами, артериями, сухожилиями и нервами – паутиной волокон, оплетающей нас изнутри. Кто-то потратил время на то, чтобы препарировать сердце и описать его изнутри в таких подробностях, что чернила кажутся той самой кровью, которая когда-то текла через него. Птицы, крысы, волчицы – все они ничто по сравнению с рассматриванием этих зарисовок работы человеческих внутренностей, которые расширяют мое понимание целительства.
Однако я здесь не за этим, и мне приходится отрываться, чтобы сконцентрироваться на изучении Запада. Чем больше я читаю, тем больше узнаю секретов, погребенных на этих страницах, секретов, рассказывающих историю, отличную от той, которой меня учили. И
