– Еще я слышал, что, по крайней мере, одна из Чокнутых дамочек Готэма восхищается вашим характером и вашей смелостью. Как восхищаюсь и я. На самом деле, все ваши пациенты очень высокого мнения о вас. Но я бы, пожалуй, сказал, что общение один на один удается вам куда лучше, чем групповая терапия. Мне эта идея вообще никогда не нравилась, особенно здесь. Любой коллектив в «Аркхеме» сразу начинает ссориться и выяснять, кто самый крутой. Бессмысленное занятие.
– Потому что самый крутой – вы?
– Не люблю распространяться о своих достоинствах, – Джокер с показной скромностью опустил глаза.
– Еще как любите, – возразила доктор.
– Ах, куколка, ты меня раскусила, – он схватился рукой за сердце.
– Меня зовут доктор Квинзель, а не куколка, – ощетинилась Харлин.
– Прошу прощения. Я частенько перехожу границы. Эта черта, вкупе со склонностью к хвастовству, привела к тому, что мне трудно заводить друзей, легко производить впечатление на врагов, а остальным людям исключительно сложно со мной разговаривать. Я уже не столько личность, сколько тяжкий крест для многих. Мало кто решается взвалить на себя подобную ношу. И вот я заключенный в камере на самом нижнем уровне больницы, которая сама по себе полное дно.
– Вот и оставайтесь здесь. В вашей камере. Хватит уже противозаконных выходок.
Джокер сделал вид, что раздумывает над ее словами.
– Что ж, хорошо, доктор Квинзель, я согласен быть паинькой потому, что вы меня об этом попросили. Взамен и я хотел бы кое о чем вас попросить.
– Вы не в том положении, чтобы что-то у меня просить, – надменно заявила Харлин. – Но мне любопытно, о чем вы?
– Я хотел бы, чтобы вы вновь пришли и навестили меня, – тихо сказал он. – Вы даже не представляете ужасную скуку этого монотонного существования. Каждый день похож на предыдущий, ничто не меняется, действия предсказуемы. Я сижу в этой камере, вижу тех же людей, а секунды отсчитывают время, как и вчера, как и годы назад, и завтра все повторится.
Она молча повернулась и постучала в дверь, чтобы охранник открыл ее. Когда Харлин ушла, Джокер молча улыбнулся. Она ушла, потому что не знала, что ответить.
Попалась.
* * *В кабинет Харлин шла, гордо выпрямив спину, не расслабляясь ни на секунду. Закрыв за собой дверь, она тяжело опустилась на стул, позвонила дежурной сестре и сообщила, что не успевает закончить работу, поэтому встретится с мистером О’Брайеном на час позже. О’Брайен даже не заметит ее отсутствия.
В отличие от Джокера, истосковавшегося по обществу.
Харлин собиралась продолжить лечение О’Брайена, как и любого другого пациента, но сомневалась, что сумеет что-либо улучшить. Мир полон людей, вполне довольных своим серым существованием, и преступники ничем от них не отличались. Хотя ей все равно казалось, что человек, нарушивший закон, выделяется на общем фоне.
Джокер был совсем другим. Он бросил ей вызов, заявив, что она может изменить его жизнь. А Харлин Квинзель обожала, когда ей бросали вызов.
Откуда взялись подобные мысли?
Но нет, уже поздно – она не забудет то, о чем уже подумала.
* * *После разговора с Джокером Харлин о многом задумалась, и, несмотря на все усилия предотвратить поток мыслей, они возвращались снова и снова, и она ничего не могла с этим поделать. Джокер безусловно являлся идеальным примером эксгибициониста и экстраверта в крайней степени. Самое худшее, что молено сотворить с подобным человеком – запереть его в клетке, в подвале, сведя человеческие контакты к нулю. Пытка, а не лечение. Естественно, в таких условиях он только и делает, что помышляет о бегстве. В какой-то момент желание перевоплотится в манию, и тогда он или сбежит, или его голова взорвется. Само собой, после побега потребность совершить что-то неподобающее подчинит его себе. А дальше останется только считать погибших.
Его, разумеется, поймают – обычно этим занимался Бэтмен – вернут в «Аркхем», и цикл возобновится: удушающие условия, рост напряжения, побег, преступления, поимка, возвращение в Лечебницу. Неужели никто не замечает, что человек попал в замкнутый круг из-за существующей системы правосудия? Точнее, системы в том виде, в котором ее воплощал Бэтмен, не являющийся ее частью. Уму непостижимо! Что с того, что он «хороший» и защищает интересы «хороших людей»? Разве это делает поступки замаскированного мстителя законными?
Ответа не существовало, потому что никто не задавался такими вопросами. Они не вписывались в миф о героизме Бэтмена, которому всецело верили жители Бэтмена. Любой, кто подверг миф сомнению, очевидно сам был плохим человеком, достойным тюрьмы или даже сумасшедшего дома. Собственно, в этом и заключалась правда: если ты не одобряешь действия Бэтмена, ты – псих или преступник. А, возможно, и тот, и другой сразу. Стало быть, если неподчинение Бэтмену являлось преступлением, значит, преступление само по себе было актом протеста.
Придя к этому внезапному открытию, Харлин уверовала, что сумеет помочь Джокеру вырваться из замкнутого круга, в который его загнала судебная система. Она могла продемонстрировать ему другие пути самовыражения, которые не позволят Бэтмену снова швырнуть его в бездонную черную яму под названием «Лечебница Аркхем».
* * *Взгляд доктора Лиланд был полон сомнения и тревоги.
– Мне неприятна гипотеза, что Лечебница «Аркхем» – тупик, из которого нет выхода.
– Я этого не утверждала.
Харлин потратила почти три недели, переписывая отчет со своими предложениями так, чтобы слова звучали объективно и менее эмоционально. Трудно сохранять холодную голову, когда ты настолько захвачен предметом и идеями. Она ясно осознавала, что после фиаско с групповой терапией, доктор Лиланд будет особенно пристально рассматривать любые ее задумки. Она хотела произвести впечатление спокойного, рассудительного профессионала, а не увлеченной девчонки.
– Я просто указала на тот факт, что многие пациенты «Аркхема» никогда не выйдут на свободу.
– Потому что они всегда будут представлять угрозу для окружающих, а не потому, что «Аркхем» – тупик.
– Согласна, – Харлин надеялась, что голос не выдаст охватившее ее нетерпение. – Но это не означает, что мы должны помогать только тем, у кого имеются шансы когда-нибудь покинуть эти стены. Да, им не станет лучше, но нам стоит
