– Corve, – сказал он. – Discipule. Veni.
Все Братья подняли головы.
– Воронам здесь нельзя, – прошептал один из них.
– Из-за этой Вороны я здесь, – сказал Брат.
Они переводили взгляды с него на Дарра Дубраули – недовольные, встревоженные; один махнул в сторону Вороны черным рукавом, но Дарр только поднял крылья, не улетел. Тогда Братья решили не обращать на него внимания. Каждый по очереди обнял Брата, а потом двое подошли к черному куполу на полу и с некоторым усилием подняли его. Под крышкой ничего не было. Даже меньше, чем ничего: черная дыра, ведущая вниз, в темноту, так что дна не видно.
– Domine me adjuvate, – прошептал Брат и снова опустился на колени, словно не мог устоять на ногах. – Господи, помоги мне.
Братья удалились, бросив последний мрачный взгляд на зловещую птицу, – все, кроме двоих у купола. Когда они вышли, Дарр Дубраули спустился к Брату: три удара крыльев показались очень громкими в тесном помещении.
Брат вздохнул и сел на пятки, чего, как Дарр точно знал, Братьям делать не полагалось. Он сцепил руки на бедрах.
– Corve, – сказал Брат. – Здесь лежат двое Святых, лежат уже многие века. Один из них был хромым при жизни, и теперь хромые и покалеченные приходят к нему просить помощи: чтобы он либо исцелил их увечье, либо научил, как с ним жить. Другая же – та, о ком я тебе рассказывал, Святая с Лисами.
Святые? Святые – это мертвые Люди, что отделены от своих костей, но при этом живут в них или при них; те, чьи голоса и лица иногда слышат и видят Люди, которые подходят к ним близко. Как та, чей голос слышал Дарр Дубраули. Как голый мальчик, который взбирался по золотой лестнице Наверх и чей приказ привел сюда его и Брата. Вот они и есть Святые. Если Певец и Лисья Шапка тоже теперь стали Святыми и находятся где-то, кроме как в своих костях, они Внизу, как ни думай.
– Эти Святые, Corve, вместе хранят сии врата, что ведут в обитель печали и очищения. Туда мне до́лжно войти и пробыть там один день и одну ночь. Если я это вынесу, что бы со мною ни случилось, то смогу заслужить прощение.
Его тело, всегда подвижное и беспокойное, было сейчас совершенно неподвижным. Таким Дарр его никогда не видел.
– Мне даровали эту возможность, – сказал Брат. – Она дается не всем. Меня изучили, мое подношение приняли, и меня допустили. – Он не сводил глаз с темного круглого провала впереди. – Мне страшно, Corve.
Дарру тоже было страшно и неуютно, но все же он подступил на шаг к Брату.
– Через один день и одну ночь, – продолжал Брат, – если я не вернусь, Братья поймут, что меня уже и не следует ждать. Я буду проклят и останусь здесь навсегда.
Дарр Дубраули подумал: «Оттуда не возвращаются. Та земля возвращает тебя сюда, когда сделаешь там то, что нужно». Он хотел сказать Брату, что его «один день и одна ночь» могут занять много сезонов. Когда-то он это знал и теперь снова вспомнил, но сказать не мог.
– Мы пойдем, – только и сказал он на своем языке Ка. – Пошли.
Брат его, кажется, понял и поднялся. Подошел к яме. В давние времена, когда Дарр Дубраули спускался туда, ее обрамляли густые травы со звездочками белых цветов. Брат сел на край, заплакал, а затем со стоном начал спускаться. Когда его бритая голова уже почти скрылась, он поднял дрожащую руку ладонью вверх, чтобы Дарр Дубраули мог на нее ступить. Время пропало, тогда стало сейчас, Дарр Дубраули ступил на ладонь и опустился в темноту. Наверху двое Людей в черных балахонах закрыли за ними железную крышку.
Голая, безлесная местность, будто и тут, как наверху, деревья со временем срубили и сожгли – но деревья, которые Дарр видел тут прежде, не были деревьями (так ему сказала Лисья Шапка), их нельзя срубить, да и времени тут нету. Ни времени, ни лжи, и всякой вещи по одной.
Правда, теперь этот край мог стать другим.
Не бойся, что не вернешься отсюда, сказал Брат. Они тебя не удержат. В этой земле лишь бессмертные души, а у тебя души нет. Ты ведь лишь птица и не можешь согрешить.
Если так, спросил Дарр Дубраули, то как я вообще тут очутился?
Быть может, ответил Брат, ты вовсе не птица, но дух. Я об этом думал. В аббатстве решили так, что ты дух. Злой дух или убежище для него.
Они пошли дальше – Дарру приходилось подпрыгивать, чтобы угнаться за Братом, – по кремневой гальке, которой была выстлана тропа – единственное, что вообще было в этом месте.
Я знаю, что это не так, сказал Брат. Но ты и не ангел-хранитель. Слишком уж хитрый.
Я тот, кто я есть, сказал Дарр Дубраули.
Может статься, проговорил Брат, что ты из срединных духов. Их много. Духов не добрых и не злых, хоть иногда и своенравных. Живут они долго, может, доживут даже до Судного дня. Но их не будут судить. Нет-нет, только не их.
Дарр Дубраули не мог понять, огорчало Брата или нет, что есть такие создания, которых не будут судить, – был он утешен или завидовал. Он понял только, что оказался там, где «души» (как сказал Брат) подвергаются испытаниям и суду, и что Брат этого боится, так боится, что едва стоит на ногах. Дарр Дубраули понадеялся, что он и есть срединный дух, – похоже, таким быть лучше. Он задумался, как себя вести, чтобы это доказать.
И здесь должна быть долина, сказал Брат. Долина тени.
И вот она: земля впереди разделилась, словно разорвалась в тот миг, когда он произнес слово «долина». На дне ее, кажется, поблескивала река, а сама долина тянулась голая и темная к алому закату. Дарр Дубраули взлетел и увидел у входа в долину фигуру, что стояла и смотрела вниз.
Она. Точно она. Одежда, какую она никогда не носила при жизни; здесь она была молодая, стройная и волосы огненные. Как она забралась обратно в тело, которое он сам расклевывал и глотал? Нет, это она такая здесь: душа. Дарр попытался закричать, но, хоть в этой земле и мог говорить – на языке ни своем, ни людском, – не сумел подать самый простой клич. Дарр пролетел над ней, чтобы она увидела его, – и она увидела и улыбнулась, но не узнала и пошла босиком вниз, в долину. Ясно было, что им следует идти за ней.
Это она, Дарр был
