Повернувшись на бок, я выхватил из подсумка две последние гранаты и – скорее на шум, нежели целясь – поочерёдно кинул два ребристых шарика под копыта налетавших на меня всадников.
БУМ! БУМ!
Взрывы почти слились в один грохот, который тут же был заглушен криками ужаса, боли и ржанием раненых лошадей.
«Вот теперь точно момент…» – подумал я и, откатившись в сторону, вскочил на одно колено и сделал пять выстрелов, три из которых сопровождались огоньками трассирующих пуль, которые сигнализировали о смене магазина.
Руки сами по себе отстегнули пустой магазин, и я, тут же вставив новый, продолжил отстрел этих любителей луков и лошадей.
БАХ! БАХ! БАХ!
Вот и всё – все цели как-то сразу кончились…
Но не успел я опустить свой карабин, как сзади, там, где оставил раненого воина, услышал какой-то лязг и отчаянный крик.
И опять рефлексы всё сделали за меня, увидев, как мой вроде как соратник, уже лёжа на земле, из последних сил пытается отбиться от трёх пеших степняков, которые, скорее всего, подобрались с тыла, я снова открыл огонь.
БУМ! БУМ! БУМ!
БУМ!
Готовы…
Я снова перенёс внимание на оставшихся в живых русичей и – о чудо! – там в моём вмешательстве фактически никто уже и не нуждался. Степняки, получив по зубам и потеряв всё своё руководство, смело – можно сказать, прямо героически, выжимая последние силы из своих порядком заморённых лошадей – уходили на тактическую перегруппировку в сторону ближайшего леса, и что-то мне говорило: эта перегруппировка может продлиться настолько долго, что ждать их возвращения в ближайшее время не стоит.
Пальнув для острастки им вдогонку несколько раз, с удовлетворением увидел красочное падение ещё четырёх тактических перегруппировщиков. Тут же, среагировав на крики и стоны в стороне, своевременно добил ещё одного особо резвого подранка, который – ругаясь и шипя, как бешеная кошка – полз ко мне, подволакивая раздробленные при падении с лошади ноги, при этом держа в руке кинжал, наверное, с намерением его мне подарить.
БУМ!
Карабин дёрнулся в руках, шипение прекратилось, а кинжал оказался у меня в руке в качестве трофея.
А вот моему соратнику было совсем плохо – уже хрипеть начал…
Я быстро подошёл к нему и, закинув карабин за спину, пощупал пульс, разрезал штанину трофейным кинжалом и стал обрабатывать уродливую рубленую рану.
Укол шприцом-тюбиком со специальным комбинированным препаратом – имеющим противошоковый, противоболевой и стимулирующий эффект – просто волшебно подействовал на не привычного вообще к медикаментозному лечению раненого – имея бледный вид от большой потери крови, но уже придя в себя, он с какой-то детской надеждой смотрел на мои манипуляции, достав при этом из-за пазухи православный крест и восторженно шепча молитву.
А я, имея некоторый опыт оказания медицинской помощи в полевых условиях, уже нацепил резиновые перчатки и стал обрабатывать его рану, используя свой медпакет.
Когда рана была обработана, зашита и забинтована, я поднял голову и, вытирая пот со лба тыльной стороной руки, встретился взглядом со стоящей метрах в трёх худощавой пожилой женщиной в дорогом, отделанном мехом и какими-то камушками наряде. Головного убора на ней не было – что было очень нехарактерно и даже неприлично для славян, – и её длинные с проседью волосы колыхались на лёгком ветру.
Рядом с ней стояли четыре воина в недешёвой броне и кольчугах – правда, сильно посечённых и кое-где заляпанных кровью и грязью – которые держали мечи в руках, готовые применить их для защиты своей хозяйки.
Я встал – негоже перед женщиной сидеть, – демонстративно снял резиновые перчатки, спокойно посмотрел в глаза этой женщине и чуть наклонил голову, как бы поприветствовав её.
А она, кивнув мне в ответ, повернула голову в сторону, откуда ещё четверо воинов на импровизированных носилках несли человека.
Уже по положению тела и виду обильно промокшей от крови рубашке я определил, что этот человек мёртв, и моя помощь ему не требуется. Но фамильное сходство молодого мужчины на носилках с этой женщиной говорило о том, что, скорее всего, это её сын, и, значит, тут просто отмахнуться не получится.
Повинуясь её просьбе – а скорее, мольбе в её глазах, – я присел возле тела. Нет, уже холодный, гарантированный «двухсотый», судя по проникающему ранению в грудь. Для приличия пощупав пульс, покачал головой, встал, повернулся к женщине и пожал плечами, давая понять, что помочь – не в моих силах.
Она зло усмехнулась и громким голосом произнесла:
– Все видели: даже посланник древних богов не захотел оживить моего сына, руки которого обагрены кровью своих братьев. Он связался с Арбек-ханом, и тот его предал, как он сам когда-то предал брата ради княжеского стола. Похороните их вместе – моего сына и этого потомка степных татей в одной могиле, пусть эти собаки будут и там вместе. Дай меч, – она обратилась к одному из своих телохранителей.
Тот безропотно кивнул и из-за спины вытащил длинный славянский меч в потёртых, но весьма качественно сделанных ножнах. Чувствовалось, что это настоящее оружие – не для простого воина.
Женщина взяла его в руки и тут же протянула мне.
– Возьми, посланник древних богов. Тебе он нужнее. Чувствую в тебе большую силу и нашу кровь… Тебе предстоит пройти много битв. Не опозорь его, хотя… Как раз ты и не опозоришь, и не предашь. Гниль видно сразу…
Хоть она и говорила на старославянском, я всё равно её прекрасно понимал и ощущал торжественность момента. Взяв из её рук меч, я чуть вытащил его из ножен и поцеловал лезвие, чем вызвал одобрительный гул воинов, которые кольцом собрались вокруг нас.
Рядом, поддерживаемый соратниками, уже стоял на ногах тот самый молодой воин, которому я только что «отремонтировал» ногу. Он восторженно смотрел на происходящее.
Я ему улыбнулся, и…
Всё снова вокруг меня закрутилось и завертелось, пропали и запахи, и ощущение открытого пространства…
Картинки, видения, содержание которых я понимал без слов…
Было такое впечатление, что кто-то мне показывал тщательно подобранный трейлер на очень важную тему, и ни мгновения нельзя было упустить…
Вот этот же воин, мой крестник, только с уродливым шрамом на лице, сильно постаревший подходит к воротам монастыря и стучится…
Вот он уже в рясе, с котомкой за спиной, сильно хромая и опираясь на посох, идёт куда-то в группе таких же монахов…
Вот он сидит в келье перед книгой и что-то пишет при свете свечи…
Вот он стоит на коленях, молится и рыдает, а чуть в стороне лежит доска, обработанная для иконы, краски и какие-то лаки…
Тут я почувствовал его отчаянье и так захотел ему помочь, что снова почувствовал запахи горящих свечей и всей грудью вздохнул
