Нет, полностью доверять шаманам было нельзя. Никому из них. Ни в чем.
Когда внутренняя Тьма рассеялась полностью, Арон увидел перед собой замок — тот самый замок, окруженный густыми северными лесами, некогда отобранный Прежним Тонгилом у Светлого мага Неркаса, а затем доставшийся самому Арону.
Замок казался точно таким, каким его видел Арон в последний раз, но стоило поднять голову чуть выше — и маг с трудом удержал равновесие. Неба не было. Ни солнца, ни звезд. Вместо неба в вышине катил волны северный океан, привычно серый, проплывали крохотные корабли, мчались, выпрыгивая из воды, еще более крохотные дельфины… И даже начало казаться, что это не океан нарушил закон природы, а просто сам Арон висит над его водами вниз головой…
Маг торопливо перевел взгляд на замок, усилием воли заставляя себя не горбиться. Шуточки внутреннего разума вовсе не означали, что вся громада океана сейчас обрушится на него. Просто… Просто, похоже, его внутренний разум обладал таким же специфическим чувством юмора, как сам Арон.
Мгновение назад замок был на расстоянии ста шагов, но, когда Арон вновь взглянул на него, оказалось, что он сам уже стоит на первой ступени, ведущей к парадному входу, двери гостеприимно распахнуты, а изнутри доносятся голоса, музыка, звуки ветра, рвущего паруса, звон мечей и звонкий детский смех… Доносятся одновременно, но при этом не смешиваясь.
Каждый звук — воспоминание…
Арон глубоко вздохнул. Вся его жизнь, все то, что сделало его им, было этой памятью. И где-то здесь, среди собственных воспоминаний Арона, пряталась память Прежнего, прятались его знания, так нужные сейчас.
Часть 3 Глава 14
Внутри замок, как и снаружи, полностью совпадал с замком реальным. Арон остановился посредине центрального зала, прислушиваясь к голосам памяти и одновременно пытаясь подтолкнуть чутье, направить его в нужном направлении.
Чутье упрямо молчало.
Что ж, тогда оставалось просто искать.
Вот первый этаж, и коридоры, и множество дверей. Одинаковых. Арон пожал плечами и толкнул ту, которая оказалась ближе всего.
Мир сдвинулся, изменился, вырос в несколько раз. Стал прекрасным, волшебным, неизведанным местом. Все вокруг вызывало жгучий интерес, все чувства обрели позабытую яркость, события, даже самые мелкие, — почти гротескный масштаб.
Все стало таким, каким было в далеком детстве, когда ему только что исполнилось пять лет…
…небо было белым, и замерзший океан тоже был белым. И его глаза никак не могли различить то место, где они сливались.
— Уже скоро, — ладонь отца лежала на его плече, заставляя стоять ровно, а не приплясывать от нетерпения.
Сегодня был важный день. Арон не знал, в чем именно заключалась эта важность, но отец с матерью были непривычно серьезны с самого утра. Торжественно серьезны.
И вот сейчас они все вместе стояли на вершине утеса, выдающегося далеко над поверхностью ледяного моря, и порывы ветра били то в спину, то в грудь. А потом вдали, именно там, где небо и вода соединялись, блеснуло что-то яркое. Оно двигалось к ним и росло.
— Что это? — спросил Арон.
— Кортеж нашей Праматери, — ответила мать.
Праматери? Арон уставился на яркое пятно во все глаза. Он еще никогда не встречал Праматерь. Наверное, она красивая. И сильная. И…
Теперь он уже различал огромные серебряные сани, летящие по воздуху. Видел запряженных в них белых волков — в несколько раз крупнее обычных. И таких же волков — несколько десятков — бегущих следом. Видел теперь и саму Праматерь — величественную женскую фигуру в ледяной короне, в серебристых струящихся одеждах. Санями она правила сама.
Сани неслись так быстро, что Арону показалось — сейчас они просто промчатся мимо. Но это же будет неправильно — ведь они столько времени ждали Праматерь здесь! И тогда он подпрыгнул и замахал руками в воздухе — чтобы Праматерь точно увидела и остановилась.
И она увидела. И остановилась.
Сани нависли над краем утеса, совсем близко. В воздухе над пропастью соткались ледяные ступени. Полупрозрачная рука поманила его.
Он взбежал вверх, к Праматери, и остановился, глядя на нее с восторгом. Никогда ни у кого Арон не видел настолько белой кожи — белее самого белого снега. Не видел таких синих глаз.
Рука Праматери коснулась его щеки — рука холодная, как зимнее море подо льдом.
— Ты знаешь, дитя, в честь кого тебя назвали? — спросила она.
— Знаю! В честь великого героя.
— Да… Всегда помни это и будь достоин своего имени.
— Я буду! — пообещал Арон и, немного подумав, добавил: — Я стану таким же великим! Даже… даже лучше!
Праматерь тихо рассмеялась.
— Уж постарайся.
А потом что-то вложила в его ладонь…
Вырваться из власти воспоминания оказалось сложнее, чем Арон ожидал. Мир детства держал цепко — позабытой яркостью, растянутым временем, которое тогда казалось бесконечным, силой чувств…
Шаг назад, второй, третий. Глубокий вдох и невольный взгляд на свою правую ладонь, в которую Богиня Льда тридцать лет назад вложила свою памятку. Еще час назад Арон сказал бы, что забыл, но нет — он отчетливо помнил то, что она дала ему. Древесный лист, созданный льдом. Лист, которые тогда медленно таял в его горячей ладони, а он смотрел и не мог понять, почему. Ведь это же подарок. Подарки не должны исчезать.
Сейчас Арон вспомнил и рисунок синих вен ледяного листа, и его раздвоенный кончик, и колючки на корешке…
Мотнул головой, выбрасывая ненужные мысли. Все это в далеком прошлом, как и его детские попытки понять смысл странного подарка, и, потом, после изгнания, глубоко проросшая обида на Праматерь — что не вступилась, что позволила свершиться несправедливости…
Было ли это воспоминание его собственным или принадлежало Прежнему? Или же одинаковые воспоминания просто слились вместе? Хотя неважно. Если первый этаж был детством, то следовало подняться выше — туда, где их с Прежним жизненные дороги уже точно разошлись.
Второй этаж Арон пропустил. Третий, поколебавшись, тоже. И только на четвертом пошел по коридору, который то раздваивался, а то и вовсе расчетверялся. И двери. Сколько же тут было этих дверей!
Чутье продолжало молчать, и он вновь выбрал наугад.
Ветер бил прямо в лицо — теплый, влажный, соленый. И солнце — южное, яркое, обжигающее — привычно пекло непокрытую голову и руки, привычно пыталось отразиться в лезвии меча, которое
