Остроглазая барышня-кондуктор в пригнанном по ладной фигурке мундире улыбнулась Козинцеву так, словно именно его и ждала целый день. Прохор с его сундуками и устрашающе мохнатой шапкой, нависший над кондукторшей, словно живая гора, для нее словно и не существовал вовсе.
– Добро пожаловать на борт лунного экспресса «Иггдрасиль», любезный государь, – проворковала барышня, топя Козинцева в темных омутах своих глаз. – Позвольте взглянуть на ваш билет?
Билет – золоченый талон с рябью водяных знаков и металлизированной печатью Императорских железных дорог – был наитщательнейшим образом изучен и признан действительным. Указания «с одним сопровождающим простого сословия» было достаточно для того, чтобы статус Прохора немедленно вырос – что не помешало юнице нацепить непроницаемое выражение лица, стоило только обер-вахмистру, решившему, что Козинцев не слышит, отвесить ей прямолинейный комплимент. Козинцев же предоставил денщику самостоятельно выкручиваться из неловкой ситуации, которую тот, в силу своего простодушия, попросту не заметил.
– Прошу сюда.
Козинцев шагнул в створ ворот. Прохор неотступно следовал за ним – оказавшись в своей стихии, советник немедленно поменялся с подчиненным ролями, оставив тому положение ведомого. Оказавшись на тесном пространстве у лифтовых стволов, Козинцев наконец получил возможность в деталях разглядеть поезд, которому предстояло унести их в поднебесье – и даже выше.
Значительно выше.
2. Вчера. Норт-ПеттерсбергВсе началось вчера, в кабинете начальника Третьего Отделения Императорской канцелярии тайного советника фон Брокка.
Сквозь щель в тяжелом бархате штор в полумрак кабинета просачивался блеклый свет летнего северного утра. Фонограф на резной этажерке в одном из углов негромко проигрывал Вагнера – разумеется, «Кольцо Нибелунга».
Козинцев усмехнулся в усы. Весь фон Брокк – начиная от педантичного соблюдению протокола в официальном платье до искренней любви к помпезности нордической оперы – был отлитым в бронзе стереотипом западника. Что ж, свои североевропейские корни тайный советник холил и лелеял, всячески их подчеркивая при каждом подходящем случае; при этом он уже почти не стеснялся своего совсем не западного отчества и не требовал от подчиненных произносить его на западный манер.
Массивные двери распахнулись, и тайный советник энергичным шагом ворвался в кабинет. Решительно прошествовал к окну, раздернул шторы, взблеснув Одиновым оком на галунных петлицах. Сверкая золотой оправой пенсне, обернулся к Козинцеву, который почтительно вытянулся во фрунт, всем своим видом выражая почтительное внимание.
– Лавр Бенедиктович! Прошу садиться.
Козинцев сел на жесткий стул. Фон Брокк отодвинул массивное кресло с высокой резной спинкой, своей монументальностью больше похожее на трон, и наверняка не более удобное, чем выделенный для подчиненных стул. Сел. Поправил на зеленом сукне и без того безупречные стопки бумаг с официальными печатями. Щелкнул туда-обратно выключателем лампы – внутри пустотной колбы под зеленым абажуром вспыхнула и погасла электрическая спираль. Подергал зачем-то витой оплетенный шнур. Задумался.
Козинцев деликатно кашлянул. Ему нечасто приходилось видеть начальство в подобном замешательстве; если бы Козинцев не знал фон Брокка как человека безупречной выдержки и удивительной силы воли, то описал бы это состояние словом «смятение». Смятение было Козинцеву знакомо и понятно, ибо являлось эмоцией, которую ему приходилось в последние годы испытывать все чаще.
Фон Брокк остро глянул на Козинцева живым, левым глазом. Правый, механистический, сердито жужжал, отстраивая фокус. Уголь Одинова огня за его линзами то разгорался, то пригасал в такт работе тончайшего механизма.
– Я думаю, не стоит пояснять, что причина, по которой вы сейчас находитесь здесь, Лавр Бенедиктович, является государевым секретом, а посему никакие разговоры о ней за пределами этих стен недопустимы.
– Вне всякого сомнения, Карл Иванович.
В узком кругу приближенных тайный советник призывал подчиненных избегать титулования согласно табели о рангах. Легкий налет неформальности придавал доверительности беседе за закрытыми дверями.
От сердца у Козинцева, которого звонок из приемной фон Брокка застал в ситуации несколько пикантной и даже щекотливой, изрядно отлегло. Он давно научился быть готовым к срочным вызовам под светлы очи начальства в любое время дня и ночи – равно как и к тому, что его способны отыскать в любом, даже самом неожиданном месте необъятного города. И если не въедливая секретарша тайного советника, то уж молодчики из фельдъегерской службы достанут его наверняка.
Поэтому Козинцев без удивления принял из рук бордельмаман эбонитовый наушник и, назвав сегодняшний пароль, спокойно выслушал телефонограмму. Однако всю дорогу до Микаэлева дворца Козинцев пребывал в некотором напряжении, которое попустило его только сейчас. В глубине души он опасался, что в злосчастном Шанхайском деле, закрытом и убранном под гриф совершенной секретности, обнаружились новые неприятные подробности – но нет, пронесло, хвала богам, пронесло.
Тогда, в Шанхае, не все прошло гладко, и далеко не все по завершении Восточно-Азиатской кампании остались невредимы. И даже в живых остались не все, пусть потери в агентурной сети и удалось свести к допустимому минимуму. Козинцев до сих пор нес груз вины за то, что на землю Отчизны вернуть удалось далеко не всех, – но фактов, подтверждающих то, в чем он корил себя весь этот год, до сих пор не появилось. Это был рок, фатум, судьба, игра богов или даже просто человеческий фактор, но ни в коем случае не вина исключительно и только лишь одного Лавра Бенедиктовича Козинцева, статского советника Третьего Отделения Его Императорского Величества Канцелярии. Но ему самому порой мнилось, что лучше бы уж была это именно его собственная, единоличная, как и ответственность, вина. Признав вину и приняв обвинения, он смог бы дышать свободнее, и та горечь, которую он ощущал все это время, получила бы наконец оправдание и объяснение, в которых Козинцев так нуждался. Это было бы искупление – за провал операции, за ребят, которые сгинули в клоаке многомиллионного города на самом краю света, за….
Да, и за Серафиму тоже.
«Хватит», – осадил он себя и стал искать положительные стороны в незапланированном визите под начальственные очи. Таковые отыскались сразу.
Звонок от фон Брокка был сигналом, что негласная, но явная опала, в которой статский советник оказался год назад, наконец закончилась.
Формально Козинцев продолжал состоять на государевой службе. По возвращении из двухмесячного отпуска, который он, по настоянию все
