Видимо, именно так он и умудрился снова ссадить едва-едва затянувшуюся кожу на пальцах. Во всяком случае, проморгавшись, увидел пятна крови на простыне и пододеяльнике и свежие, ставшие раза в два больше ранки.
Андрей посасывал костяшки и кивал: дурацкая привычка, позаимствованная у Иры, – кивать головой во время телефонной беседы. В телефоне тетя рассуждала о загробной жизни. За окнами хип-хоп-исполнитель перемежал сексистские куплеты отборной руганью.
– Ты мне не веришь, думаешь, я суеверная дура, да? А сегодня снова. Ну нет очков, я всю квартиру обыскала, нет их! Мамочка, говорю, я знаю, тебе с небес виднее, где очки, подскажи?
Андрей скептически хмыкнул. Лизнул запекшуюся кровь. Кожу пощипывало.
– …и только я к ней обратилась, гляжу, а очки на столе лежат, где я уже проверяла. Где их не было.
– Чудеса на виражах, – промолвил Андрей.
Рассеянный взор мазнул по полкам. Медведосвин смотрел оттуда недобрыми глазками, такими же грязно-белыми, как и его слоистая шкура. Космический охотник и лицехват будто пытались оттиснуться подальше от нового жильца. Вокруг медведосвина мельтешили порожденные мерцающим монитором тени.
– Зря ты так, Андрюш. Ты бы тоже у нее попросил – души, они с Богом общаются напрямую, а бабушка тебя любила очень, она просьбы твои передаст…
На заднем плане тетин муж (Андрей никогда не думал о нем как о родне) гремел посудой. «Пьет опять», – пожаловалась тетя. Попросила бы у покойной бабули нормального супруга, не такого бестолкового.
– Ладно, мне… – Андрей нахмурился, изучая оседлавшее полку чучело, – пора.
Тетя пригласила в гости и распрощалась. Андрей обронил телефон на столешницу, медленно поднялся.
Медведосвин не сводил с него крошечных глаз. Откуда глаза?
По позвоночнику побежали мурашки. Разве были вчера эти глазные впадины, два углубления на примитивно сварганенной морде?
Он снял болванку с насеста. Игрушка будто бы стала увесистее. И… сложнее? Страшнее?
Теперь она не просто разевала пасть, а скалилась, задирая верхнюю губу, морща удлиненный нос. А язык? Как он мог не заметить широкий лист картона за треугольными трубчатыми зубами?
– Да ну тебя, – пробормотал Андрей.
Держать в руках чучело было неприятно, в первую очередь из-за тяжести, во вторую – из-за ощущения дурного тепла, исходящего от бумажного тела. Андрей забросил игрушку обратно на полку и вытер пальцы о пижамные штаны.
Расставание с Ирой, похороны – вот это все – вконец загоняло его. А еще и беспокойные сны в придачу. Уставшее сознание дорисовывало несуществующие элементы, детализировало простое. Это как близоруко искать очки, а обнаружив, благодарить давно умерших людей, которым плевать на тебя.
«Сегодня высплюсь как следует», – подумал Андрей. В ответ на улице раздался взрыв хохота. Молодежь оккупировала лавочку. Хлебала пиво и стреляла в темноту искрами окурков. Из динамиков рэп-звезда грозила трахнуть твою телку, всех телок в мире.
– Да пожалуйста, – прошептал Андрей, прижимая к губам саднящий кулак, – мне не жалко.
Комната, населенная тенями и бумажными персонажами, сузилась. Как костер в пещере, горел экран ноутбука. Андрей переносил немецкий текст в окошко онлайн-переводчика.
«J. F. Шрайбер расширил свое влияние. Его ветви появились в колониях, которые были впервые открыты в Гросс-Фридрихсбурге на побережье Гвинейского залива в 1914 году».
За чертогом логова смеялись гиены. Будь Андрей чуть развязнее, решительнее, высунулся бы уже в окно и велел хулиганам умерить пыл и прикрутить звук, но, Ира не даст соврать, решительность его хромала на обе ноги. Электронный бит превращался в упругий ритм обтянутых кожей барабанов.
– Спать, – зевнул Андрей.
Он распахнул окно, впуская ноябрьский холод и музыку. Лицехват заметался на нитях. Что-то вышло из квартиры, обдав смрадом разлагающегося под палящим солнцем мяса. Устремилось по водостокам вниз.
Андрей вяло улыбнулся.
Понедельник. Гадкий день, слишком много деталей, слишком болят глаза, чтобы склеить макет нормально, а схему чертили безумцы.
– Вы слышали уже? – Эльвира Михайловна сияла от радости и ужаса. Слышали. Старший инспектор пересказала замначальника отдела минуту назад – история долетала до Андрея и обомлевшей Оли из коридора.
– Это где случилось-то? – спросила Оля.
– На Аржановой. – Эльвира Михайловна дышала сбивчиво. В ОРИКах работало шесть человек, и каждому нужно было рассказать новость с причитающимися подробностями – утра не хватит! – Андрей, – она вцепилась в коллегу глазками, – ты же там живешь?
– Н-нет. – Андрей смотрел на экран и видел вместо документов следователя, опрашивающего соседей, трепыхающуюся на ветру ленту, устье между ребристыми гаражами. Где запах мочи, битые бутылки, где из ран вытекала на асфальт соленая кровь. – Я с Пролетарской.
– Так это же рядом. Ты ночью ничего не слыхал?
– Спал как убитый.
Оля смотрела на него, окруженная фиалками. Будто сомневалась в правдивости слов, будто человек с таким цветом лица не умел спать вообще.
– Бедный мальчик, – выдохнула она (про кого? про жертву нападения или?..).
– Да уж, – сказала Эльвира Михайловна, обсасывая детали, как Андрей – ранки на костяшках. – Отошел, называется, в туалет. А его – бах! – и за гаражи. Собутыльники-то – а еще друзья! – решили, что он насовсем ушел. Допили, и по домам. А он там… Господи, до чего мы дожили, ребятушки!
– Так а с руками что?
Андрей оторвал губы от кулака и сунул кисти под стол. Будто Оля интересовалась его руками.
– Руки, видать, бродячие собаки объели, – сказала Эльвира Михайловна.
– Ладно, – прошипел Андрей, взъерошивая волосы. – Ладно.
Пот ручьями струился под одеждой. На ковре валялись книги и фотографии. Он перерыл всю квартиру, отодвигал кровать, лазил за шкаф. Нашел файлы и гелевые ручки, упавшие под кресло в день, когда купил чертовы схемы чертовой фирмы J. F. Schreiber. Нашел Ирину заколку. Нашел пропавшую год назад флешку.
Но медведосвина нигде не было.
– Ладно, – в третий раз сказал Андрей. – Сдаюсь. Помогай, бабуля.
Он замер, точно ждал, что в комнате раздастся прекрасная музыка и бабушка с GPRS-навигатором сойдет к нему по лучу.
– Приехали, – вздохнул Андрей. – Я разговариваю с покойниками.
Он повернулся. И отпрянул, едва не врезавшись в гардероб.
У включенного ноутбука восседала пропажа. Или… что-то отдаленно на нее похожее. Потому что фигурка изменилась. Выросла. Усложнилась. Разбухший живот свисал между крепкими задними лапами. Передние существо прижимало к груди. Ряд омерзительных сосков покрывал массивное туловище. Возле пасти образовались бивни, а в глазницах отворились две пары глаз – по паре в каждом углублении. Многоглазое чудище сыто скалилось.
– Ты… где был?
«Будто сам не знаешь», – словно отвечала насмешливая морда.
В комнате пахло падалью.
– На этом все, – сказал Андрей, почесывая костяшки, – никакого паперкрафта.
Он потянулся, чтобы подобрать игрушку, но рука застыла в полуметре от кряжистой фигуры. Помятая лапа расправилась. Удлинились клыки. Медведосвин вымахал до размера годовалого ребенка, и он… хотел расти.
«Мы в ответе за тех, кого склеили», – подумал Андрей не к месту.
Перед скульптурой лежала черная с оливковым отблеском папка. И что-то было внутри нее.
«Руки, – мысль обдала сквозняком и смрадом, – там отсеченные кисти парня, растерзанного за гаражами».
Пальцы покалывало. Андрей открыл папку, словно поднял крыло дохлого ворона.
Неизбывная жуть хлынула в пустоту под его задубевшей плотью.
Голова подаренной
