Схемы для сборки вернулись. Собрались воедино. Потрепанный картон был того же цвета, что кожа бабушки, отдыхающей в гробу.
– Но как?
Он вытащил листы из папки, вгляделся в линии. Подобные развертки не печатали советские журналы, о них помнили разве что древние племена Черного континента, канувшие в небытие шаманы. Части целого взывали к нему, требовали. Раны зудели. Он потратил так много времени и сил на ерунду, на высокомерную потаскуху Иру, на чужие вещи, пылящиеся и вопящие о собственной тщете. Он так поздно нашел себя – в папке с золотым тиснением отыскал свое призвание, смысл существования, доселе утаенный.
Надо лишь вооружиться ножницами. Накормить хозяйство, да хотя бы вот – он подобрал с пола семейную фотографию, порвал на куски и бросил медведосвину огрызок, одутловатую физиономию тетиного мужа – бери, что не жалко, только не мешай работать. Медведосвин взял и ушел – хлопнули ставни, сквозняк потормошил дурацкие поделки, Хищник спикировал вниз и был растоптан Андреем, который носился по комнате в поисках клея.
Андрей творил.
А когда папка опустела, она наполнилась схемами вновь.
– Входи, – не удивился Андрей.
Оля переступила порог. К груди она притискивала цветастый пакет. Из пакета пахло апельсинами, но аромат не перебивал затхлую вонь, царящую в квартире. Робкая просящая улыбка завяла на Олиных губах.
– Ты… я…
– Вместе верные друзья, – сострил Андрей, запираясь.
Оля озиралась. Разморозившийся холодильник вонял заплесневелыми продуктами. За притворенными межкомнатными дверями шелестели крылья: это голуби ссорились, оккупировав кровать и антресоли. Окна были открыты настежь, в пятницу или в субботу птицы облюбовали спальню, засеяли пометом постель, ковер, фотографии. Андрей спал, не раздеваясь, в их дерьме и перьях; голубей такое соседство раздражало.
Бледнеющая Оля слушала шорох и клокотание, ежилась от холода, смотрела округлившимися глазами на одежду и растрепанные волосы коллеги. Чувствовала ли она запах его тела? Смрад, исходящий от пальцев, которыми он трогал падаль, соединяя косточки и влажную гнилую плоть?
– Ты… собачку завел?
Почему-то это ласковое «собачка» вызвало необоримый приступ смеха. Андрей закашлял, затявкал. И побрел по коридору, сутулясь. Оля шла следом.
– Ты прости… мы на работе переживаем. Пневмония – это не шутки… у меня брат чуть не умер от осложнений… Эльвира Михайловна твой адрес узнала, я думаю: проведаю, и вот… и вот…
Голуби бились о стены спальни. Под ногами валялись распотрошенные модели. Смятый череп бизона, облитый чем-то подозрительно зловонным Хищник.
– Это… ты это сам сделал?
Оля подобрала рогатый шлем. Андрей безразлично дернул плечом. Его музей был уничтожен варварами, труды всей осени сметены с полок и растоптаны.
– Что тут случилось? – спросила Оля изумленно.
Кажется, теперь она жалела, что явилась в дом Андрея. Явилась в храм.
«Пришла пора похвастаться настоящим шедевром, – подумал Андрей, слизывая кровь с костяшек. – Апогей паперкрафта».
Он посторонился, позволяя гостье увидеть. Пакет выпал из ее дрогнувших рук, апельсины покатились по полу юркими зверушками.
На столе громоздились четыре картонные фигуры, четыре тотема из немыслимых темных эпох. Помесь мухи цеце и варана. Нечто среднее между шакалом и антилопой. Чудовищный гибрид гориллы и броненосца. Четырехглазый медведь с рылом свиньи.
Они дышали. Грудные клетки вздымались, пасти смердели. Блестящие глазки безумно вращались на угловатых мордах. Бумажные модели фирмы «J. F. Schreiber» жили абсурдной пугающей жизнью.
А черная папка с золотым тиснением лежала, припечатанная их химерными тенями, полная новых (старых и истлевших) схем.
– Выздоравливайте, – промямлила Оля, пятясь. Она не сводила взгляда с чудовищ, и чудовища отвечали ей тем же пристальным вниманием. Оля не вынесла вида воскресших богов. Андрею было сложно ее винить.
Хлопнула дверь. Андрей облизал кулак, белеющие в ранах кости.
Его череп был нашпигован жеваным картоном, мысли слиплись, обмазанные клеем. Единственное, чего он хотел – поскорее накормить этих несносных химер и взяться за работу в тишине и спокойствии. Поэтому он подхватил измятую собачью голову и швырнул на алтарь, где прежде стоял монитор компьютера. Варан с фасеточными глазами обнюхал подношение.
В груде мусора запиликал телефон.
Нагибаясь, Андрей услышал, как грохнули рамы и потревоженные голуби захлопали крыльями в спальне. Что-то вышло из квартиры, устремилось на запах торопящейся по вечерним улицам девушки. Мимо гаражного кооператива, ржавых качелей, припаркованных автомобилей – на худые плечи, окрепшими зубами в позвоночник.
Андрей прижал мобильник к уху. Лезвием модельного ножа почесал пересохшие губы, гноящийся язык и зубную эмаль.
– Привет. – Кажется, Ира не ожидала, что он ответит на звонок.
За спиной нетерпеливо шевельнулись тотемы. Струйка крови потекла по подбородку, и кто-то кинулся к ногам, чтобы ловить падающие капли.
Женский голос звучал из картонного мира, пустого и заурядного, как мертвецы в гробах, как незаконченные маски, как конфискат на полках «Северного».
– Я соскучилась, – томно, отыгранно сообщила женщина.
Боги затаили дыхание.
– Я тоже, – сказал Андрей.
Артем Гаямов
Бинго
Послеобеденное солнце пекло нещадно, и на раскаленном, залитом жарой перроне копошился муравейник разгоряченных человеческих тел. Мелькали потные лица, гремела музыка, в обжигающем воздухе висела густая смесь запахов шаурмы и пропитанных креозотом шпал.
Кто-то, волоча битком набитые сумки, взволнованно бежал вдоль вагонов, кто-то стучал в стекло и, грустно улыбаясь, махал рукой. А у поезда, стоящего на соседнем пути, тучная тетка в цветастом сарафане о чем-то слезно умоляла проводника, все порываясь упасть на колени. В руке она отчаянно зажимала поводок, с которого рвалась большая черная дворняга. Речь в разговоре, похоже, шла как раз о псе, но глупое животное совершенно не понимало серьезности ситуации и упорно лезло на ногу проводнику, желая вступить с ней в интимную близость.
Вадик брезгливо поморщился и отстранился от окна, задвигая занавеску. С облегчением почувствовал, что поезд наконец тронулся.
Здесь, в уголке железнодорожного рая, именуемом «спальный вагон», можно было бы как следует отдохнуть, если бы не целых два «но». Расслабиться, во-первых, не давали мысли о предстоящем по приезде в Екатеринбург мероприятии, а во-вторых – сосед по купе. Высокий, худощавый, он неподвижно сидел напротив, положив тонкие руки на колени. На голове пестрела разноцветная бандана, из ушей тянулись провода наушников, а глаза скрывались за темными очками. Круглыми, в тонкой оправе а-ля Григорий Лепс. Из-за этих очков Вадику казалось, что худощавый все время смотрит прямо на него. Это заставляло ерзать на месте, маяться и раз за разом коситься в ответ, чувствуя себя все глупее.
Дверь купе резко отъехала в сторону, и в проеме возникла молодая, фигуристая проводница.
– Готовим билеты, паспорта! – велела она, по-хозяйски огляделась и прикрикнула: – Мужчины, ну-ка быстро закройте окно! – а потом внушительно добавила: – В вагоне работает кондиционер.
Вадик метнулся к окну, а худощавый невозмутимо дернул из уха затычку наушника и, протягивая паспорт с билетом, лукаво улыбнулся тонкими губами:
– С таким проводником поездка точно выйдет незабываемая.
Голос его оказался глубоким, бархатистым. Как из рекламы про «тонкий аромат кофейных зерен,
