Короче говоря, я знаю об историях. Но не знал, что они продолжают жить. И тем более не понимаю, при чем тут…
– В общем, мы подошли к двери. А там такая… такая прорезь для почты, знаете? – продолжает девушка, силясь унять дрожь в голосе. Отпивает глоток чая, проливает немного на колено, не замечает… Ее продолжает колотить дрожь, словно она трясется в вагоне поезда.
Судя по всему, теперь внутрь не забираются, а для игр используют входную дверь.
– В общем, Паша, он поспорил с пацанами на две банки пива, что… что…
– Палец туда воткнет? – заканчиваю я за нее, пытаясь понять, зачем все это слушаю. Конечно, я сам попросил максимально подробно описать случившееся, но имел в виду все, что могло пролить свет на симптомы, а не всякую там детскую…
Она смотрит на меня немного удивленно.
– Нет. Втянуть воздух. Как будто… поцеловать эту железку, и втянуть оттуда воздух.
Ага. Судя по всему, «правила» теперь изменились. Стали еще более идиотскими.
– И что же случилось?
Девушка смотрит на меня как на придурка, снова смахивает прядь волос с лица и говорит:
– Что? Да вот это и случилось, разве не понятно?! Он, блин, присосался к этой щели на секунду, все ржали, а потом… потом упал и… Все, на хрен, убежали, а я…
Она снова затряслась, слова утонули в плаче.
– Давай вызову тебе такси, или родителям…
Девушка отмахивается, опрокинув с подлокотника пустой чайный стакан. Смотрит на него, будто видит впервые, потом глубоко вдыхает и осторожно, словно откусывая и выплевывая каждое слово, говорит:
– Не. Надо. Я. Посижу. Здесь. Все. Нормально. Помогите. Ему.
Я киваю и захожу в отделение. Собираюсь идти в палату, проверить парнишку, но чувствую запах дешевого табака.
Сергей Фомич, чтоб его черти драли.
Если в нашем городе и есть вторая достопримечательность и памятник старины, кроме дома Кристера, то это Сергей Фомич – он же Сталевар, Клыкач, и еще целая уйма прозвищ и кличек. Когда-то он действительно работал на заводе – хотя никаким сталеваром, конечно, не был, а заведовал какой-то партийной ячейкой, комитетом или еще чем-то подобным. Но потом грянули девяностые, и город стал ареной грандиозных сражений между всевозможными бандами за контроль над производством. Именно тогда-то и возвысился бывший партийный функционер, превратившись в наводившего ужас криминального босса. Сергею Фомичу приписывали такие ужасные деяния, что даже зомби-Кристер в своем темном кабинете поежился бы от ужаса.
Но время шло вперед и никого не щадило. Бои отгремели, завод обратился в руины, и Сталевар тоже одряхлел, превратился в старика, медленно умирающего от сердечной недостаточности. Впрочем, пока еще заработанные упорным, пусть и не особенно честным трудом сбережения позволяли Фомичу проходить несколько раз в год курс лечения и снимать тяжелые отеки, вызванные слабостью сердечной мышцы. Более того, в больницу старик заезжал, будто в гостиницу – на VIP-условиях. Например, в отделении существовал так называемый реанимационный зал – специальная палата для проведения неотложных мероприятий по спасению поступившего пациента. На деле же эти мероприятия проводятся в обычных палатах, а «рензал» используется как своего рода номер люкс для различных городских шишек. Сейчас Сергей Фомич стоит в халате на пороге «рензала» и занимается строго запрещенным в больнице делом – курит.
– Сергей Фомич, говорил же вам, ходите на балкон, – говорю я, приближаясь к невысокому и поджарому, словно из стальных тросов сплетенному старику. – И сигареты покупайте подороже. Вы же можете себе позволить.
– Привычка юности, знаете ли, – ухмыляется старик, обнажив два отсутствующих клыка – якобы вырванных конкурентами при пытках. Покойными, конечно, конкурентами. – Как начал смолить эту дрянь, так и буду, пока не уйду. К тому же недолго осталось…
Он задумчиво давит окурок без фильтра в прихваченном из палаты стакане, потом проводит рукой по коротким седым волосам, похожим на жесткую проволоку.
– Не говорите ерунды, – отвечаю я, хотя мы оба знаем, что он прав. Его отекшие ниже колен ноги удивительно контрастируют с торсом, где под слоем татуировок виднеются дряблые, но в прошлом явно мощные мышцы. В этом году процедуры уже не помогают – сердце вот-вот окончательно выйдет из строя.
– Я видел паренька, которого привезли… Он в Кристеров дом ходил, верно? – говорит Сергей Фомич, и с его губ срывается запоздалый, будто с самого дна тела поднимавшийся клочок сизого дыма. Мое воспаленное от недосыпа сознание отчего-то цепляется за эти призрачные завитки, заставляет глаза пристально следить за ними, пока те не растворяются в воздухе.
– Откуда вы… – удивляюсь я.
– О, я таких уже видел, – отвечает старик и вновь раздвигает губы в похожей на оскал улыбке.
У меня в кармане телефон начинает выдавать первые аккорды «Communication Breakdown».
– Сейчас, – говорю я старику и прикладываю телефон к уху.
– Да?
– Это лаборатория.
И так понятно – по развеселому голосу Миши, старшего лаборанта, который вечно говорит так, словно работает аниматором на детском дне рождения.
– Ваша кровушка про-о-смотрена, про-а-нализирована, и-и-и… внимание… абсолютно нам непонятна, вот так-то!
– Миш, я вторые сутки дежурю, так что говори нормально.
– Да тут и говорить нечего. Ну, СОЭ увеличена, лейкоцитов много. Эозинофилов тоже многовато, что вроде как указывает на паразитов. И то, что я вижу, знаешь ли, тоже на них указывает, да вот только нет там ничего.
– Как нет?
– А вот так! Потемнения эти, которые в крови мелькают, они никак не определяются. То есть под микроскопом то же самое видно – локальное затемнение, и все.
– Но это же…
– Что? Не бывает? Ну, не нам тут в нашей богадельне с техникой времен Золотой Орды знать, что в мире сейчас бывает, а чего нет. Но по общему анализу это пока все, что могу сказать. Отака херня, малята!
И Миша кладет трубку.
– Что? Говорят, непонятно откуда напасть эта, да? – усмехается Фомич и достает из мыльницы-портсигара очередную вонючую «приму». – Раньше ваши белохалатные тоже так говорили…
– Раньше? – повторяю я. У меня мелькнула мысль поискать что-нибудь в Интернете, но что я вобью в поиск – «черные пятна движутся под кожей»? Первыми, наверное, вылезут ссылки на какие-нибудь свежие фильмы ужасов. Лучше уж послушаю старика, может, больше толку будет.
– Я слышал о таких случаях, когда был маленьким. В пятидесятых. Тогда мы почти все время были сами по себе, бродили, шатались где попало… Отцы у многих погибли на войне, матери целыми днями работали… Тут и домов-то почти не было, только хаты-мазанки да кучка старых развалюх. В общем, мы лазили туда, в этот дом…
– Он уже тогда был заброшенным? – удивляюсь я.
– Всегда был, насколько я знаю.
Сталевар недобро косится на меня: «не перебивай». Резкие морщины на лице углубляются, превращаются в глубокие ущелья. В его взгляде на миг мелькает
