– Проходи.
Ершик постарался идти быстрее, но полные «кошельки» на поясе делали движения неуклюжими. И если бы он не догадался в свое время прятать патроны под толстый, растянутый во все стороны свитер, вряд ли этот взяточник сейчас ограничился бы одной горстью… Половину мог отобрать, не меньше. Поднимаясь по железной лестнице на платформу, мальчик увидел в потолке крюк. От светильника остался? Темные проемы между колоннами были перекрыты решетками – он решил, что это не слишком разумно, и если уж хотели отгородить пути, можно было использовать материал покрепче… И вдруг из темноты показалось вымазанное чем-то коричневым лицо. Пальцы сжимали прутья решетки, человек смотрел на него. Ершику не понадобилось много времени, чтобы уловить связь между крюком, пленником и всем, что он читал о фашистах, – через несколько секунд он, не оглядываясь, уже бежал по переходу на Пушкинскую. Чем он мог помочь? Только оказаться за той же решеткой. И маловато шансов дождаться там появления гражданина Самарина…
Пашка не был похож на отца. Светло-синие внимательные глаза Старого, которые так привлекали Настю, ничем не напоминали спокойные и доверчивые серые – сына, но вот улыбка у них была одинаковой. С той разницей, что мальчик еще улыбался всем и каждому, а Самарин-старший – почти никому.
– Твой папа просил передать и его ждать скоро… – Малыш крепко прижал папин подарок к себе, будто ухватился за широкую отцовскую ладонь. – Он обязательно за тобой приедет. И у него все хорошо, – добавил Ершик, хотя об этом никто и не спрашивал.
Читать Пашка почти не умел, но попытался по буквам разобраться в названии книги, а воспитательница помогла с трудным иностранным именем на обложке. Когда мальчик заинтересовался картинками и уже не слушал, что происходит вокруг, она спросила:
– Когда отец собирается его забрать?
– Скоро уже. Обещал через пару недель, если получится.
Женщина помогла Пашке аккуратно раскрывать слежавшиеся страницы, и Ершик решил, что Старый правильно назвал ее нормальной теткой, к детям она относилась с любовью и теплом. Похоже, отец оставил сына в надежных руках, и в Рейхе тоже есть люди. Воспитательница протянула руку Ершику, как взрослому, чтобы познакомиться:
– Надежда Семеновна. Бывший переводчик с немецкого.
– Вы из-за этого здесь и оказались?
– Муж почему-то очень хотел жить здесь, его увлекали идеи возрождения на русской почве этакой тени великой Германии. А когда он умер, меня никто нигде не ждал. И кто-то должен заботиться о детях, с самого начала научить их быть людьми. Просто людьми, не разделяя по цвету кожи, – добавила она тихонько, не боясь, что Ершик выдаст ее тайну.
Еще воспитательница задумалась, припоминая, как же вышло так, что в Рейхе оказался мальчик с Красной Линии и об этом никто не должен знать. Секреты были не только у нее. А ни о чем не ведающий Пашка улыбнулся Ершику, по-детски помахал на прощание рукой. Надежда Семеновна торопилась вернуться к остальным воспитанникам.
– Уходи отсюда, мальчик, и побыстрее. Что отец за ним приедет, это хорошо, очень трудно удерживать Павла подальше от Тверской.
– А что на Тверской? Я там почти ничего не видел.
– Тюрьма. И не только.
От Тверской всем лучше держаться подальше. Ершик и направился в самый дальний от нее угол, по пути размышляя: разве Германия была великой только при Гитлере? Как будто в ней ни до, ни после него люди не жили, а он пришел в толпу варваров и стал их жизни учить! Ершик огляделся по сторонам, и то, что он увидел, как раз и напоминало толпу варваров. Очень упорядоченную, построенную в колонну по два. Эта армия была готова отразить любое нападение извне, и хорошо, что им пока хватало своих трех станций и коричневая чума не расползалась по метрополитену. Надежда Семеновна советовала ему поспешить убраться отсюда, но мальчик не хотел уходить, не взглянув хотя бы издали на ту самую «Майн кампф», про которую услышал на Красносельской, но книги здесь не обнаружилось. Одни только надписи из латинских букв, перемешанных с другими, еще более странными закорючками, покрывали стены и колонны. И одна и та же повторяющаяся картинка: изображение странной трехконечной свастики, похожей на трехлапого паука. Ершику даже показалось, что этот значок мутировал вместе с животными и некоторыми людьми. Отец Александр говорил, что древний символ, который означал просто солнце или колесо, у язычников служил светлым оберегом, пока крест его не сменил. Теорию захотелось тут же проверить, Ершик нацарапал гильзой на колонне правильную свастику в движении слева направо, чтобы сравнить впечатление. И как ни пытался заслонить плечом свое «произведение искусства», но оно не осталось незамеченным.
– Ты куда шел-то, парень? – на колонну, рисунок и Ершика упала тень, голос за спиной не предвещал ничего хорошего.
– На Баррикадную, – привычно соврал мальчик строгому офицеру.
– Нет, тебе прямая дорога на Чеховскую. К господину коменданту.
От посещения этой станции Ершик с удовольствием бы отказался, да не мог – крепкая рука тащила его по лестнице.
– Что у тебя там в сумке? Мелкий, а тяжелый какой! Оружие, что ли?
– Нет у меня оружия, что вы все прицепились-то? – И сейчас он уже жалел об этом, но без умения им пользоваться оружие не поможет. Все-таки чтение – дело хорошее, но здоровый дух и вправду должен обитать в здоровом теле. Если выберется из этого приключения живым, надо бы попросить Сан Саныча научить стрелять, когда-нибудь точно придется. И лучше было сделать это рано, чем, как уже опасался Ершик, поздно. Зато увидел наконец-то и «Майн кампф». Книга как книга. Обложка, страницы… Автор ведь о чем-то думал, когда написал ее, – может быть, даже о чем-то хорошем, но не для всех. Возле столика со святыней стоял почетный караул. Свято место пусто не бывает, сказал как-то по другому случаю отец Александр, и человеку надо во что-то верить. Теперь Ершик накопил уйму вопросов к батюшке, хотелось обсудить с ним многое, разложить хаос по полочкам, как говорится. Если он вообще вернется на Проспект Мира… Вряд ли это скоро произойдет, влип на этот раз всерьез. В голове роились идеи спасения, но пока главной надеждой оставался Старый и его обещание быть здесь не позже, чем через пару недель. Продержится ли он столько? Воображение рисовало Ершику мрачные зарешеченные камеры Тверской, где предстоит дожидаться помощи. «Мама, я хочу домой!»
– Господин комендант обедает. В чем дело? – Глядя на его помощника, можно было подумать, что это сам комендант собственной персоной, столько высокомерия было во всей его фигуре.
– Вот этот пришелец на
