– Это не то, что вы подумали, молодой человек не арестован. И это не допрос. – Он поставил внизу подпись с завитушкой и отдал бумагу Ершику. – Неделя. И тебя здесь не должно быть.
А его тут уже давно не должно быть. Если бы не Майя и Старый… Или наоборот? Родного-то отца Ершик давно не видел и скучал по нему. Не воспользоваться ли пропуском, чтобы поискать его на Красной Линии? Но вряд ли найдет, а ему еще надо попасть на Пушкинскую.
– Георгий Иванович, нет ли у вас карты метро?
– Схемы, – поправил учитель. – Настоящие карты есть у немногих, остальные обходятся цветными линиями и кружочками. У нас и такой нет – может быть, у твоего друга найдется в мешке? Или это не очень удобно, заглядывать в его вещи?
Постояв немного в раздумьях над завязанным вещмешком, Ершик потащил его в медпункт, не открывая. Теперь, когда Старый израсходовал половину боеприпасов, мешок можно было не только сдвинуть с места, но и поднять. Невысоко, правда.
– Вот молодец, что принес! – Самарин выглядел немного лучше, но до полного выздоровления было еще далеко.
– У вас схема метро есть? Дайте посмотреть.
Значит, так… Лубянка – Кузнецкий Мост – Пушкинская. Нет, не надо на Лубянку! Охотный Ряд – Тверская. Самый прямой путь, но сразу возникал вопрос: как добираться? Пешком как раз недели хватит. Более удобной казалась совсем другая дорога: Комсомольская – Белорусская… Там есть трамвай-дрезина, книги продать можно будет. И посмотреть на станции Ганзы, ведь именно о них он мечтал, когда протирал спиной колонну у погранпоста на Проспекте Мира, наслушавшись легенд о красоте Кольцевой линии. Ни одна из них пока не обманула его ожиданий. И даже мрачноватая Красная Линия пока радовала хорошими людьми, даже особист оказался не Кощеем из сказки, а просто строгим и сдержанным человеком. Вряд ли все они такие, иначе не говорили бы о них, понижая голос, чтобы не призывать «демонов». Старый выставил на койку несколько банок консервов:
– Отнесешь учителю, пусть дочку подкормит, одну банку тебе на дорогу… По-хорошему прошу, чтоб я тебя больше здесь не видел! В гости-то на Рижскую пригласишь?
– Обязательно! А зачем вы спасали особиста? – Ответ был очевиден: несмотря на неприязнь к особому отделу, даже прожженный наемник не станет равнодушно смотреть, как рядом кто-то погибает, и все-таки?
– Знаешь… Вот когда в меня люди стреляют просто потому, что вид угрожающий и в руках оружие, они вряд ли думают, что у меня где-то сын есть. – Старый помолчал немного. – И я об этом никогда не задумывался. До некоторых пор. А офицер службы безопасности – он тоже человек. И тоже жить хочет. Не знаю уж, ради чего… Не мне решать.
– Ну, спасибо за верное решение!
Офицер появлялся просто из ниоткуда и не вовремя, но Старого его появление почему-то ничуть не смутило, а даже обрадовало:
– Васильич, заходи! Отправь вот этого товарища Павленко на Комсомольскую, и побыстрее.
– Через полчаса устроит? Не слишком поздно? – Особист, казалось, немного обиделся на слова «тоже человек». Ершик подумал, что не он один тут неудачные фразы во всеуслышание произносит и к возрасту Старого, наверное, даже перестанет переживать по этому поводу. Или не в возрасте дело, а в характере?
На Красносельской остались трое из пяти красноармейцев и офицер, а двое остальных сейчас сидели на скамье дрезины рядом с Ершиком. Разговорчивый Доктор – как оказалось, не только по профессии, но и по прозвищу, опять не умолкал ни на минуту, правда, из-за шума мотора его негромкий голос не всегда удавалось расслышать. Остановку на Комсомольской они сделали только для того, чтобы проводить подростка до поста, и на вопрос «куда дальше?» их ответ был кратким: военная тайна. А вот выйти с Красной Линии оказалось намного сложнее, чем попасть на нее: пока Ершик не показал пограничникам пропуск, даже Доктор не убедил их в том, что он не перебежчик и не просит политического убежища в Ганзе. Странные люди, уйти свободно не дают, своим на слово не верят… Впрочем, и по другую сторону границы проще не стало.
– Перебежчик?
Ну вот, теперь в Ганзе начинается то же самое!
– Да. Хочу домой в демократию. – Он вспомнил слово, сказанное Георгием Ивановичем по другому поводу. На его счастье, дежурил тот же самый человек, мимо которого он проходил еще совсем недавно, а свитер у Ершика был приметным – пропустили за несколько патронов и посоветовали больше не лезть, куда не надо.
Трамвай набирал пассажиров; у мальчика еще оставалось немного времени, чтобы побродить по Комсомольской, задрав голову. В середине платформы на одной из мозаик был изображен не былинный витязь и не красноармеец с винтовкой, а просто лысый мужик в пиджаке – его портрет уже не раз попадался на глаза, и почему-то центральный комитет, не дававший покоя Ершику своим незримым повсеместным присутствием, был каким-то образом связан с этим человеком. Уже забираясь на скамью, он спросил у соседа:
– А кто там на потолке?
– Ленин.
– Точно! А я-то думал, почему лицо знакомое!
Сосед отодвинулся от него подальше на всякий случай, а Ершик с удовольствием подставлял лицо встречному ветру, думал о Майе и пытался вообразить, как выглядит сынишка Старого, которому он должен привезти книгу. Отец будет читать ее сыну перед сном, как его собственный папа когда-то читал книги ему самому. И будет объяснять, что такое Англия, остров и корабль…
– На Проспекте Мира выходит кто? – Не услышав ответа, водитель лишь слегка притормозил у станции. Ершик сполз под скамью: ему не показалось, он точно видел на платформе маму. Поначалу даже хотелось крикнуть: остановите! Но если решил сначала добраться до Пушкинской, значит, так надо, мужчина он или нет? Особист говорил, что многие в четырнадцать лет уже носят оружие, а он книгу донести не может? С мамой-то все в порядке, это даже хорошо, что он ее увидел. Но сам предусмотрительно на глаза не показывался.
Новослободская и Менделеевская были, по слухам, похожим на библиотеку научным центром метро: бывший Историко-архивный институт, Станкин и Институт инженеров транспорта образовали здесь еще один, как говорили, широкий круг специалистов из разных областей. Ершик очень надеялся на эти станции в смысле торговли книгами, хотя учебников на этот раз у него в сумке не имелось. Неужели никого не заинтересует печатное слово? Первое впечатление от Новослободской – она вся круглая. В стенах виднелись какие-то круглые ниши; по нескольким уцелевшим стеклышкам можно догадаться, что и здесь были картинки, как на Комсомольской, но хрупкий материал раскрошился со временем. И когда Ершик
